Свидетель - [108]

Я лазил в чужие электромагнитные волны и выходил в телефонную сеть. Наконец я научился лазить в Internet через чужие телефонные номера.

Сторожа изменились, потому что изменилось время.

Впрочем, мой сменщик был чужд движения электронов. Он дружил с деревом. Штихели лежали в пенале, поблёскивая, как чертёжные принадлежности. Шкатулки были натёрты воском, а под столом кегельбаном расставлялись готовые матрёшки.

Сменщик между тем был музыкантом, дудел в военном оркестре на трубе. Однажды пришёл в полной форме с аксельбантами, увешанный значками и бляхами. Потом, переодевшись, сел за стол и под шипение чайника начал мучать какую-то деревянную вазу.

Другой сторож был сторожем и в оставшуюся часть жизни. Он сторожил ипподром. Нет, до лошадей его не допускали. Его удел был руководить другими сторожами, следить, как они охраняют машины да заборы, строения да склады. Старший сторож ходил в своей чёрной форме, а потом, тоже переодевшись, отсыпался у нас, чтобы опять вернуться на ипподром.

«Убийство человека не приносит много прибыли, а вот убийство лошади выгодно, — думал я. — Не охранять мне лошадей, по крайней мере, пока».

Зато приходили ко мне гости. Случайно и ненадолго. Гости не поощрялись, но замечаний мне не делали.

С одними я менялся дискетами. Время читки рукописей прошло — мы лишь обсуждали их, встретившись снова.

Потом я занимался своим делом: приставлял слова — одно к другому. Шлёп-шлёп, строчка-абзац, страница-файл. Так шло время.

С другими надо было меняться иным товаром.

Мой угол под столом заполняли платы и дисководы, сучий машинный потрох. Шло бесконечное сражение. То брали верх матрёшки, то провода и электронная требуха. Потом я сделал телефонную подвеску и модем заменил некоторых собеседников.

Эти другие гости оставались ненадолго, потому что им нужно было вернуться в другой мир, мир менялова и считалова, мир Митинского рынка, где, как копчёности, висят гирлянды компьютерных мышей, где можно купить монитор за доллар, где толчея и гомон стихают к трём часам.

Приходили и прекупщики, доставая из сумок отливающие серебром пакеты с винчестерами, перехваченные проволочками кабели и россыпи дискет в технологической упаковке.

Заезжал симпатичный человек Коля Сухов с красавицей женой, но большую часть этого времени они спорили, кому вести машину. Их друзей я немного боялся — был среди них человек, пытавшийся укусить меня за ухо, и была бывшая жена Сивова.

Они сходились без предупреждения, сшибая неловким движением ноги матрёшек, роняли сигаретный пепел на пол.

На стене висела гигантская карта Москвы, которую я возил за собой по всем своим домам, до поры бесполезную и огромную, как простыня. Один гость обычно упирался затылком в Сокольники, а другой — в Тушино. Наши колени соприкасались.

Приходил ко мне Смуров.

Смурова не так давно выгнали.

Он прежде работал на моём месте, и когда одна из богатых женщин, живших в подъезде, начала на него кричать, просто встал и покинул свой пост. Навсегда.

Раньше Смуров сидел на Новом Арбате под надписью: «Вы хотите джинсы? Так это здесь!»

А познакомились мы с ним очень давно, когда он жил в странном доме, Христиании московского разлива. Дом назывался Блок-хаус. Действительно, Блок с заглавной буквы, а не «блок», запущенный дом на выселении, где жили маньеристы, ещё не ставшие куртуазными, где жил мой будущий приятель Миша Бутов, где, выйдя поутру в коридор, можно было увидеть двух капитанов, спящих в форме — руки по швам, фуражки на голове, — одного флотского, другого армейского. Жили там люди будущие и люди навсегда прошлые. Жило Маргиналово. Кто-то из жильцов сделал отводку от телефонной будки и установил там телефон.

Смуров был русским человеком из города Грозного, много лет оттуда выписанным и не прописанным более нигде. Как только мы познакомились, меня сразу же поразил его лексикон. В нём было конечно с отчётливым «ч» в середине, беспрерывные серьёзные оценки — «это тебе плюс, пятёрка тебе». Но лучше всего были загадочные образования бухалово и считалово.

Считаловым назывался счёт, бухгалтерская проверка имущества в ларьке. Пыхтя, Смуров со своим напарникам ворочал коробки с джинсами и видеокассетами.

И это было — считалово.

Это была жизнь в вечной стране Маргиналово.

Мы однажды пришли в душное и потное питейное заведение. Напарника его звали Афанасий Иосифович Мамедов — сочетание более чем необычное. И вот Мамедов собрался обмывать какую-то свою литературную премию.

В странном питейном заведении мы сидели, уставившись друг в друга. Игральные автоматы совершали бесконечную смену своих картинок на экранах. Знаменитый гнусавый голос за кадром не переводил фразы, а комментировал видео.

Мы пили джин с тоником, а кофе был уже допит.

В тот момент я подумал, что для поверхностного читателя весь Хемингуэй заключается в одной строчке «Фиесты»: «Пиво оказалось плохое, и я запил его коньяком, который был ещё хуже».

Мои приятели говорили о своём: «А мне нужно купить лекарство. Мне моей Светке нужно купить лекарство, а лекарства нет. Лекарства нет, а бисептолом там всё обсыпано». — «Пока ты свистнешь, я уже…» — «А где же здесь пописать?»