Свидание с Квазимодо - [31]

опаски: «под Пикассо», «под Шагала», «экспрессионизм», «супрематизм», и ей было приятно, что с Егором нигде не страшно. Она решилась даже спросить:

— А вот скажи, почему ни у кого из них нет красивых людей?

— Как никого? А они? Чем уродливей они изобразят нас, тем красивее будут выглядеть сами.

— Ты так спокойно об этом говоришь… Тебя когда-нибудь что-нибудь возмущает?

— Как можно возмущаться физико-химическими процессами? Люди такие же физико-химические процессы, как дождь, как клей «Момент»…

— Так что, для тебя и я процесс?

— Да, и на редкость симпатичный.

Он приобнял ее своей могучей ручищей и прямо при всех клюнул в губы. А в набитом трамвае она и впрямь оказалась за ним как за каменной стеной: кажется, если бы не Егор, ей сломали бы спину о поручень. Замерзшие стекла походили на размокший и застывший сахар, то чернеющий, то переливающийся бриллиантами от уличных фонарей, но Егор безошибочно определил:

— На следующей выходим. Метро.

В центр народу ехало мало, так что пьяный мужик мог свободно шататься по вагону и цепляться к сидящим пассажирам. Егор наблюдал за ним совершенно невозмутимо, но когда пьяный перекрыл дверь, не выпуская народ на станции, Егор шагнул к нему и братски обнял.

— Братуха, ну ты чего так расстроился?..

Ханыга задергался, но, видя, что голова зажата железной хваткой, замер. А Егор как ни в чем не бывало мотнул головой в сторону двери:

— Проходите, граждане.

Граждане гуськом прошмыгнули в оставленную щель, двери съехались, и Егор выпустил присмиревшего буяна. Тот покорно рухнул на ближайшее свободное место и на следующей остановке вышатался наружу, а Юля — когда испуг прошел, она едва не приподнялась над сиденьем от никогда еще не испытанного ликования: этот храбрец и богатырь — ее мужчина! И все это видят!

Егор зачем-то привез ее на «Василеостровскую» и предложил пройтись по Большому (она не поняла, действительно ли он не слышит двусмысленности этих слов или так глуповато шутит, но остановилась на первом варианте). Когда они, потирая покусываемые щеки, свернули на темную линию, она была даже рада поводу прижаться к нему, как будто ей страшно. А Егор остановился у неизвестного дома:

— Здесь жила Анна Васильевна Ганзен, переводчица Андерсена. Мы от нее узнали и «Снежную королеву», и «Принцессу на горошине»… Мне иногда кажется, что это про тебя. Зайдем?

— К переводчице?

— Бедная принцесса, как тебя легко обмануть!.. Она давно умерла. Но у меня есть ключ. Погреемся, чайку выпьем…

Неужели момент истины близок?..

Квартирка была однокомнатная, но с резной старинной мебелью, по стенам на тарелках была развешана вся романтика: синие рыцари, увитые плющом замки, из окон которых свешивались веревочные лестницы… Один только диван был современный. Егор же распоряжался как дома. Поставил на тяжелую тканую скатерть белую эмалированную кастрюлю, сверкающим половником разлил в современные тарелки горячий суп.

— Откуда здесь суп?

— Я сварил. Не нравится?

— Очень нравится. А кто тебя научил?

— Сам научился. Отец все время был в плавании, а мать больше в зеркало смотрелась. Я лет с семи научился управляться на камбузе.

— Как, такой маленький?.. Ты же мог обжечься, обвариться?..

— Бывало и такое.

Она представила, как маленький обезьянчик пытается заглянуть в кипящую кастрюлю, которая выше его самого, и у нее на глазах выступили слезы. И они начали целоваться, как никогда еще не целовались. Сначала через угол стола, потом встали, и он наконец впивался в нее губами так, что становилось больновато. Но тем радостнее в ее душе звучало: наконец-то, наконец-то!..

— Стисни меня как следует, мне нравится, что ты настолько сильнее меня, — почти задохнувшись от нескончаемого поцелуя, прошептала она, и он где-то в четверть силы на четверть секунды прижал ее к груди, так, что она с наслаждением охнула: — Медведь!..

Но тут он с усилием от нее оторвался; он тоже тяжело дышал.

— Скажи, ты хочешь здесь остаться?

— Как остаться? Здесь же музей?

— Может, когда-нибудь и будет музей, если прославимся. Но пока я это гнездышко снял для нас с тобой. Если захочешь, остаемся здесь.

Растерянность, радость, страх — что, прямо сейчас? А почему не сейчас? Чего еще ждать? Ну, как-то так, неожиданно… А вдруг?.. Что «вдруг»? Но что не вызывало никаких сомнений — можно было не выходить в морозную тьму. И она, не поднимая глаз, кивнула. И он просиял. И так, с сиянием на лице, открыл темную дверь в ванную:

— Прошу, принцесса! Ваш постельничий все приготовил!

Стены ванной казались мраморными, а сама сверкающая чистотой огромная ванна приподнималась на чугунных львиных лапах. Бронзовые рукоятки довершали ощущение старины, над ванной на плечиках, словно прыгающий по камням горный ручей, вскипала рюшами невиданная ночная рубашка. Это так он, значит, представляет жизнь принцесс, бедный сиротка… Море в рюшечках… Но сквозь растроганность пробилось и разочарование: как-то все слишком уж продуманно… А где «хочу быть дерзким, хочу быть смелым, хочу одежды с тебя сорвать»?.. И тут же почувствовала себя неблагодарной дрянью. Так что заставила себя раздеться уже отчасти в виде наказания. И из ванны себя выгнала по этой же причине.