Свидание на крыше - [21]

— Ну, Верочка, милая… успокойся… Все же хорошо… Могло быть куда хуже…

— Хуже уже некуда… — пробубнила она ему прямо в джемпер.

— Если бы ты сорвалась с перил — вот это было бы хуже…

— Не было бы! Не было бы! Все бы только обрадовались… Мне в этой группе про ненависть давно советуют куданибудь сгинуть… вот я и хотела…

— Мало ли чего они там хотят! Перетопчутся! Еще не хватало доставлять радость ненавистникам!

— А другихто нет, Серега! — выкрикнула Вера и опять зашлась совершенно диким плачем. Его джемпер намокал от ее неудержимых слез.

— Как это нет?! — возмутился он. Его уже тоже начала бить дрожь. То ли от холода — ветер на площадке задувал нешуточный, то ли на нервной почве. — Другие есть, только ты не хочешь замечать… тебе твой Рогачев глаза застит…

— Какие еще другие?! Меня все ненавидят!

— Нет же, нет! Вовсе нет! Вот я же тебя не ненавижу! Я как раз наоборот…

— Что наоборотто?!

— Я очень… хорошо к тебе отношусь… — Серега даже это произнес с трудом, хотя сказать ему хотелось совсем другое.

По всему было видно, что Вере абсолютно все равно, как он к ней относится. Даже если бы плохо, это ее ничуть не взволновало. Она будто не слышала его простенького признания, продолжала рыдать, вцепившись в его джемпер не только пальцами, но и зубами. Тогда он продолжил:

— Я ведь даже в булатовскую группу вступил под своим именем, чтобы все знали, что мне плевать… — Он никак не мог сообразить, на что ему плевать, тем более что Вера его не слушала. Она выла на его груди на одной протяжнощемящей ноте. И тогда он с силой оторвал ее от себя, чувствительно тряхнул за плечи так, что ее голова мотнулась от одного плеча к другому, а глаза уставились в его собственные, и вдруг ни с того, ни с сего начал говорить о себе:

— Ты, конечно, думаешь, что самая несчастная, да? А на самом деле ты счастливая! Изза твоей персоны весь класс будоражит! Никто не удостоился такого внимания, как ты! Ольга Первухина на подлости идет, чтобы тебя уесть! Вечерами в инете висит, чтобы только тобой и заниматься! А все от чего?! Да от того, что она тебе завидует! Рогачев к ней переметнулся, но все равно на тебя косится. Она это видит и с ума сходит!

— Мне плевать, кто и от чего с ума сходит! А Алик… Алик… он только что сказал, что не любит меня… что я ему не нужна…

И из глаз Веры опять крупным горохом посыпались слезы, но Сереге уже хотелось поговорить о себе, к чему он незамедлительно и приступил:

— Ему не нужна, так другим нужна! Но тебе ведь тоже на других наплевать! А ты знаешь, Вера, как тяжело жить, когда вообще никому не нужен, никому не интересен, когда с тобой даже рядом не хотят стоять, потому что это непрестижно, стыдно? Человек — никто! Человек — пустое место! Почти невидимка! Знаешь, я, пожалуй, хотел бы, чтобы меня ненавидели! Всетаки какоето живое человеческое чувство! С ненавистью можно сражаться, можно ненавидеть в ответ! Ненависть, мне кажется, может перерасти даже и в любовь… А что делать с равнодушием? С безразличием? С тем, что всем все равно: есть ты, нет тебя? Есть — не замечают, уйдешь — тем более! Может, мне тоже спрыгнуть с этой башни, а, Вер? Тогда точно заметят! Хочешь, вместе спрыгнем?

Вера замерла на груди Новикова, уже не только не плача, а почти уже и не дыша, а он никак не мог остановиться:

— Но имей в виду, что повспоминают нас тобой только до тех пор, пока не похоронят! А потом займутся своими насущными делами и забудут! Забудут, Верка! И никакой Шекспир про наши несчастные любови никаких трагедий не напишет! Даже не надейся! Ты вот вспомни, как мы любили Майю Николаевну, учительницу истории! Все рыдали на ее похоронах, даже пацаны! А год прошел — и все! Никто слезинки не проронит! Забыли! Даже на могилу к ней не ходим! Так и на наши… могилы…только родители и будут ходить! Ты хочешь сделать им такой подарок, Вера? Хочешь, чтобы им было к кому прийти на местное кладбище? Если хочешь, я с тобой спрыгну! Ну, хочешь?! Ты только скажи! Я тебя вот так к себе прижму, чтобы не очень страшно было! Хочешь? — И он опять обнял и прижал к себе дрожащее девичье тело. Вера уже не плакала, но трясло ее все сильнее и сильнее.

Сергей помолчал немного, еще погладил ее по волосам своей, тоже здорово дрожащей рукой и заговорил опять:

— Верочка, пойдем отсюда… Я тебя сейчас домой провожу. Ты когда придешь, выпей чегонибудь горячего и спать ложись. Как бы ты не простудилась! А завтра, вот увидишь, все уже будет казаться не таким страшным и безысходным. Ты посмотришь на мир совсем другими глазами. Ты же уже была на самом краю и поняла, что это не выход. А значит, надо жить, надо както радоваться тому, что есть… Прошу тебя, пойдем… — И он осторожно развернул одноклассницу к люку, ведущему на винтовую лестницу.

Вера уже не сопротивлялась, но переставляла ноги с трудом. Одна туфелька на каблучке, оставшаяся на ноге, ей здорово мешала. Сергей стянул с нее эту туфлю и засунул себе в карман. Потом заглянул ей в лицо. Из сплошного месива размазавшейся косметики, которая, видимо, была наложена очень густо, тускло поблескивали глаза. Сергей не был уверен, что все сказанное им дошло до сознания Веры. Но положительным было то, что она согласилась уйти с крыши.