Свидание - [8]

«Мы пошли пройтись, – писала Роза. – Вы отдыхал, дорогой, мы не хотели вас мешать…»

«"Мы"? «Мы»? Кто это – «мы»? Ишь – семейственность! Ну, она у меня ещё узнает!» В большом зеркале он увидел своё отражение – весь помятый, рубашка задрана, брюки без пояса, всклокоченные волосы – и нашёл себя безобразным.

«У Сирила ужасная мигрень, и он запросил пощады: хочет, чтобы мы поужинали в отеле и пораньше легли. Одетта, образцовая супруга, как всегда, солидарна с Сирилом. Признаюсь, я и сама…»

Бернар кинулся к окнам, поднял шторы и, перегнувшись через подоконник, выглянул во дворик, на который уже снизошла до завтрашнего утра благодатная тень и свежесть от водяных брызг. Вертикально вздымающаяся из чаши струя колыхалась под лёгким ветерком. За жёлтыми арками начиналась белёсая равнина и заросли белого аронника с мясистыми листьями.

Раздевшись догола, он ждал, когда наполнится пиша. Вид собственного тела, молодого, чуть тяжеловатого, без малейшего изъяна, без единого шрама, понравился ему; скоро, совсем скоро его увидит Роза – и Бернар смаковал чувство пленительной и щемящей тревоги, сравнимое лишь с ожиданием в пятнадцать лет, когда желания столь остры, что сам предмет забывается, сгорая в их пламени.

Чистый, выбритый, благоухающий одеколоном, одетый в светлый костюм, он спустился по лестнице и остановился у выхода в сад, неосторожно забыв на лице блаженное выражение.

– У вас такой вид, будто вы готовитесь к первому причастию, – донёсся до него голос Бесье.

– Я чую вас отсюда, – подхватила Одетта. – Вам не кажется, что вы немного перестарались? Я всегда говорила, что ваша туалетная вода «Контрапункт» – не для мужчин.

– Зато лично мне всегда нравились носки из белой шерсти, – сказал Бесье.

– Но я, – продолжала Одетта, – предпочла бы не такой синий галстук. Ярко-синий имеет в сочетании с серым костюмом такой же глуповатый вид, как пучок васильков в петлице.

Сидя рядом с мужем, она касалась плечом его плеча. Понимающе переглядываясь, супруги разбирали вновь прибывшего по косточкам, словно оценивали лошадь на ярмарке. Не менее оскорбительным, чем их насмешки, показалось Бернару их единодушие.

– У вас всё? – рявкнул он.

– Ну вы, полегче! – взвилась Одетта.

Рука Бесье – белая тяжёлая ладонь – опустилась на её локоть, успокаивая.

– У нас всё, – мягко обратился он к Бернару. – Не надо сердиться, если друзья, которые вас любят, так зорки ко всему, что выдаёт в вас желание нравиться и быть счастливым.

– Я не… Я вовсе не хотел… – неловко попытался оправдаться Бернар.

Кровь бешено застучала в висках; указательным пальцем он оттянул воротничок рубашки. Ещё один смешок Одетты – и он за себя не ручался, но Бесье сохранял бдительность и поспешил упрекнуть жену:

– Ты затронула святое – галстук. Можешь оскорбить мою мать, но не заикайся о том, что я плохо выбираю галстуки!

Он говорил с ней по-отечески ласково. Вдруг его ладонь легла на её затылок, он притянул к себе её голову и впился поцелуем в раздраженную гримасу рта, закрыв влажно блестящие зубы. «Он просто невыносим», – подумал Бернар. Но по спине его пробежал холодок, когда ему отчётливо представились два ряда безупречно ровных прохладных зубов, которые ласкал язык Бесье. Он отвернулся, сделал несколько шагов по гравию, затем вновь подошёл к чете.

«Да, это именно чета», – признал он. Рука Бесье, рука равнодушного и уверенного хозяина, поглаживала плечо примолкшей, присмиревшей Одетты. «Чета… Это большая редкость, когда муж и жена составляют чету…» Ему стало грустно, несмотря на очарование зеленоватых сумерек и аромат чая с мятой, долетавший вместе с лёгким ветерком.

– А вот и наша Роза, – объявил Бесье голосом конферансье на эстраде.

Боннемен, узнавший звук частых торопливых шагов, сумел сдержаться, не обернулся, не кинулся навстречу, но возглас Одетты заставил его позабыть осторожность.

– Что это с тобой, что-нибудь не в порядке?

Он увидел, что на Розе немного помятое платье – то же самое, в котором она была с утра, – что поверх него наброшен тёмно-синий шелковый плащ и что она идёт к ним, опустив голову, через силу улыбаясь слабой улыбкой мученицы.

– Ты похоронила близкого человека? – крикнула Одетта.

– Ох! У меня чудовищная мигрень… Эта прогулка после обеда… Ты затащила меня на ту улицу, где лавочки… Знаешь, запах кожи, которым здесь всё пропитано, – я его просто не переношу. Простите мой вид, Сирил, Бернар, у меня просто не хватило сил… Я даже не переоделась и выгляжу ужасно.

– Выглядишь ужасно, однако благоухаешь, – заметила Одетта. – Как ты любишь душиться, особенно когда у тебя мигрень! Не правда ли, Бернар, от неё хорошо пахнет?

– Потрясающе, – с наигранной весёлостью отозвался Бернар. – От неё пахнет… подождите-ка… ну да, миндальными пирожными… М-м, я их просто обожаю…

Он сделал вид, будто хочет укусить обнажённую руку Розы; та надулась, всем своим видом показывая, что не расположена к шуткам, и уселась поближе к Сирилу.

«Или все мы – непревзойдённые актёры, – думал Бернар, – или же эти Бесье так и вынюхивают, есть ли что-нибудь между мной и Розой. Хотя малютка оказалась хитрее, чем я думал. Явилась в полной готовности, на светлом платье – тёмный балахон, юбки уже заранее измяты: смотрите все, нам скрывать нечего. Вот уж поистине, самая глупенькая женщина бывает гениальна, когда хочет ввести в заблуждение.