Свежее сено - [13]
Когда Сташка пришла к своему дяде, раввину, звать его на обрезание, он спросил:
— А на свадьбу вы меня звали?
И бедной Сташке пришлось рассказывать с самого начала, так и так, мол, — свадьбы у нас не было. Муж мой, дай бог ему здоровья, заупрямился… Хотя он и не комсомолец…
— Что ж, раз вы делаете обрезание, — сказал он, — то совершите уже и свадебный обряд. Если не было свадьбы, зачем обрезание? Но вам хочется обрезание, значит, нужна и свадьба.
Когда она сказала, что Пачура не согласится, раввин заулыбался своей хитрой улыбкой.
— Прийти, я, конечно, приду, — сказал он Сташке, — почему же не прийти? Это богоугодное дело, обязательно приду…
Когда раввин и могель[2] пришли, миньен[3] был уже в сборе.
Пачура немедля поднес ребенка могелю:
— Режьте, раби!
Но могель о чем-то долго шептался с раввином. Наконец он обратился к Пачуре:
— Что за спешка такая, молодой человек, поздравляю вас, бог благословил вас наследником, многие лета здравствовать ему… Когда он родился? Покажите, пожалуйста, ксубу[4].
— Какая ксуба, раби? При чем тут ксуба? Вы, ведь не на свадьбе. Вы ведь на обрезание приглашены.
— Да, — улыбается раввин хитро, — но нам нужно знать и о свадьбе, одно с другим связано…
— Какое там одно с другим, — говорит Пачура, — какое там связано.
Он еще многое наговорил бы, потому что наш брат-сапожник подобен сапогу — если уж начнет промокать, то промокает…
Но раввин неожиданно чихнул. Сильно запахло нюхательным табаком.
У Пачуры тоже в носу защекотало. Его красноречие иссякло.
Раввин наклонился к могелю и сказал ему что-то на ухо. Приговор был вынесен.
— До свадьбы нельзя производить обрезание. Необходимо поставить хупе[5],— сказал могель Пачуре.
Пачура все еще никак не мог понять, какое отношение имеет одно к другому. Он волновался:
— Вам, раби, говорят резать — режьте!
В комнате тихо… Слышно только, как Сташка всхлипывает. Потому что она, Сташка, на все готова, хоть сию минуту, и пусть там стенгазета пишет, что хочет.
Пачура стоял с окаменевшим лицом.
«Деревянный гвоздик, — думал он, — забивают двумя ударами: первый — посильнее, второй — послабее».
С ним, с Пачурой, то же произошло. Тоже два удара, но второй, нынешний, покрепче…
И у Пачуры вырвалось:
— Расставляйте палки, раби, только поскорей!..
Бандура тут же послал за балдахином и заулыбался от удовольствия.
Пачуру подтолкнули под балдахин, и вот уже раввин диктует:
— Гарей ат[6].
А Пачура, повторяя за ним слово в слово, тычет Сташке в руку серебряный полтинник и шепчет:
— Не потеряй только!..
— Есть какая-нибудь треснувшая тарелка? Бросайте ее, бейте!
Тарелка отзвенела… Но что это там еще за грохот?
Колотили в дверь. Яшка с ребятами тут как тут.
Мучительная тишина.
Сташка уставилась на маленького Пачурика и больше ничего не видит.
Бурю принесли с собой сапожники.
Яшка говорил словно топором рубил. Он говорил о мелкобуржуазности, о старом быте и еще, и еще, сильно налег Яшка на весло.
И Пачура закричал не своим голосом:
— Это она виновата, Сташка. Я был против обрезания… Это она, она настаивала!
И еще более повысив голос:
— Она, она! Все она! Я не хочу, Яшка, не хочу я жить с ней… Я не могу жить с ней.
Но Яшка не слушал, он все твердил, что Пачура виноват, что колодку вкладывают в башмак, а не башмак в колодку. Несознательный он, Пачура, элемент…
Пачура орал благим матом:
— Нет, нет! Не хочу! Я отказываюсь от нее…
А Яшка все твердил:
— Ты виноват! Ты! Ты!
Пачура порывисто подбежал к раввину:
— Послушайте, раби, пишите, раби, сейчас же развод.
Бандура покатывался со смеха:
— Обрезание — свадьба — развод…
Раввин упирался:
— Дайте завершить бракосочетание!..
— Потом, потом, — кричит Пачура, — прежде пишите развод.
Маем зеленым
Вот что передают о последней любовной истории Моньки Минкина.
Он шел с работы с Фейгеле Воробейчик и Тайбеле Голуб. Он говорил без умолку. А когда Монька Минкин говорит, то он в конце концов до чего-нибудь договаривается.
— Я безумно влюблен, — сказал он.
— В меня? — чирикнула Фейгеле.
— В меня? — проворковала Тайбеле.
— В обеих, — ответил Монька.
Фейгеле работает накладчицей в типографии. У нее зеркальные глаза. Когда вы смотрите в эти глаза, вы видите себя. А когда смотритесь в зеркало, перед вами возникает она, Фейгеле. Фейгеле — девушка что надо. У девушки должно быть круглое личико, — так оно у нее есть. В личике должны быть два круглых голубых глаза, — так они на месте. В глазах должны сверкать круглые смешинки, — так они сверкают. Словом, Фейгеле — девушка что надо.
И когда Монька приходит усталый с работы, ему приятно отдыхать вместе с ней.
Тайбеле — наборщица. И у нее, словно нарочно, все наоборот: у нее лицо продолговатое, с заостренным подбородком, с колкими глазами, и вся она такая ершистая, колкая, а своими остротами она хоть кого проймет.
Она Моньку отдохнувшего умаять может.
Моньке обе девушки нравятся. Они дополняют одна другую.
Само собой понятно, что ничего хорошего из этого не получилось. В первый раз они обе его целовали и сами по ошибке расцеловались.
Нетрудно догадаться, как дальше дело пошло.
Горячие поцелуи, поцелуи по привычке, поцелуи холодные, редкие поцелуи, поцелуи нехотя, размолвки, ссоры.
