Светунец - [9]

Володя не уходил от него. Иваныч перестал греметь у мотора.

Отец погладил жёсткие волосы сына, тихо добавил:

— Без меня завод не развалится, но каково мне будет без завода… Сажусь писать заявление и вижу старичка мастера, который учил меня на электрика. Покачивает он головой, будто бы корит, и молчит… — Отец ещё думал о матери Володи, но ничего не сказал про неё. — Оставь мотор, Иваныч! — встрепенулся отец. — Давай разденемся и бродом потянем лодку.

Отвязав плоскодонку, он погнал её задом наперёд. С кормы править нельзя: там Иваныч с мотором. Упираясь ногой в поперечину, отец широко взмахивал тальниковым шестом. Давил на шест всем телом — и лодка, сбиваясь в клёкоте, рвалась из воды.

— Умеем работать шестом! — ликовал отец. — Руки вот поослабли. Ничего, окрепнут! Вовка, щука!

Куда показывал отец, там клуб мути.

— Вон и другая!

Мальчик видел полуметровых и меньше рыбин. Стояли они под кустами. Вдруг вспыхивало облако тины — щуки нет.

Отец хлестал им вдогонку шестом.

— Видел, Вовка, ты видел? — кричал сыну. — Здесь я громадного угря оглушил. Плыву утром так же, он сопит у коряги.

— Было такое… — вспомнил Иваныч. — Мы с тобой этого угря тащили в деревню на палке.

Мотор завёлся — скрежетал, тарахтел, словно дробил камни. По реке промчались с ветерком и юркнули в извилистую протоку. Лодку оставили, шли глубокой тропой. Неба не видно, и по сторонам зелёная хмарь. Было душно и сыро; ни птиц, ни зверушек.

— Это и есть тайга? — спросил Володя. — Как отличить тайгу?

Иваныч начал спокойно:

— Гляди-ка, Володя, вон повырваны, навалены лиственницы, липы. — Иваныч показывал направо. Лесное одиночество да кропотливое пчеловодство сделали молодого мужчину спокойным на слово. — Тут ясени, там ёлка. Лимонник и виноградник укутали деревья.

— У лимонника ягода целебная, — вставил отец. — Притомился, съешь горстку ягоды — и откуда силы возьмутся шагать дальше. В детстве узнал и всё помню.

— Чай заваривать лимонником тоже к добру, — добавил Иваныч. — Нет ягоды, так и кусочки плети можно бросить в котелок. Бывало, сварим на охоте грудину кабана или лопатку косули да заправим лимонником — куда с добром запах! Пахнет и лавровым листом, и чёрным перцем, и ещё чем-то таёжным, аппетитным. — Иваныч улыбнулся Володе. — Так вот я и говорю тебе. В тайге шурум-бурум. Тут и коряги, и чаща, и деревья растут разные. Ягод и грибов уйма. Осенью листва опадёт, травы слягут, тогда и промышляй зверя да птицу.

— С каких-то пор в Сибири повелось называть лес тайгой, — заметил отец. — Однородный или смешанный лес — всё равно тайга.

Перед спутниками — густые берёзы. На тонких белых стволах вскинуты высоко зелёные гривки. Берёзы, как в белом огне, насквозь прозрачные.

— Этот березняк я не назову тайгой, — сказал Иваныч. — Берёзовая роща, а по-нашему — релка. С человеком тоже бывает так: у одного жизнь — берёзовый лес, у другого — тайга. Человек сам не понимает, что к чему наворочено в его жизни, и со стороны не разберёшь…

— Это ты про меня, — заметил отец. — Верно, у меня жизнь — тайга, но поселюсь в деревне, будет и берёзовая релочка, так, сынок?

Володя подумал:

«Без мамы не будет релочки…»

Утром заглянул отец в почтовый умывальник, а там письмо.

— От мамы, — сказал сыну.

Бабушка появилась в ограде с недомытой тарелкой, опустилась на лавочку.

— Что же она пишет? — спросила, покашливая.

Отец осматривал конверт со всех сторон, который раз перечитывал адрес.

— Письмо, да не мне, Вовке. Читай вслух. — Он подал мальчику конверт и навалился плечом на ствол яблони. Лицо его изменилось, будто состарилось.

На бумаге — строгие чертёжные буквы. Ровные строчки, ни одной помарки, сразу видно — писано для маленького. Володя читал бегло.

Мать передавала привет бабушке, наказывала сыну не ходить на речку и в лес. Ждала домой. О Володином отце и словом не вспомнила, точно не было его на свете.

Когда мальчик закончил читать, бабушка взяла из его рук письмо. Глаза её искали хоть намёк об отце.

— Жива и здорова мама твоя, Светунец, и слава богу, — скучно проговорила.

Отец тоже подержал письмо, заметил:

— Буквы как против ветра бегут. У неё всегда меняется почерк, если на душе тяжело.

Тропа потянулась вверх, к седловине сопки. Володя топал мелко, низко клонился к земле, невольно хватаясь за кусты. Задыхался. Иваныч подбадривал его:

— У кривого дуба спуск, внизу моя пасека.

Поднялись на гребень сопки, пахну́ло прохладой. Внизу строгими рядами ульи. Рядом с ульями бревенчатая изба. За избой густой лес.

Отец отдыхал на валежине, весь в испарине, добрый.

— Не уйду отсюда, Иваныч, пока не выгонишь. А то возьми меня в помощники?

Залаяли собаки, взахлёб, не злобно.

— Псы наверняка волкодавы? — спросил отец друга.

— Хлеборезы, — поскучнел тот. — Волчонка боятся. Ходит тут один.

При хозяине собаки визжали, скулили, носясь вдоль натянутой проволоки. Обе чёрные, худые. Хозяин отвязал собак.

Спутники присели на крыльцо.

Вокруг ульев старые липы, дубы, берёзы. Ярко цвели разные травы. Над травами и пасекой густо мельтешили пчёлы. В ложбине, под ясенями, позванивал и курлыкал ручей. Отец послал Володю с ведром за водой.

В запруде вода так прозрачна, что даже не заметно её. Листья клёна и ясеня как бы повисли в воздухе. Вода студёная. Когда Володя нёс, из ведра валил пар.