Светлые века. Путешествие в мир средневековой науки - [36]

.

Ответ Сакробоско был еще проще: да какая разница! Вот здесь нам нужно осознать одно важное отличие средневекового деления знания на учебные дисциплины, которое может показаться нам таким же странным, как наше разделение музыки и математики показалось бы странным средневековому ученому. Для них астрономия и космология были совершенно разными науками. Астрономия как часть квадривия была наукой количественной и математической: она изучала движение и положение небесных тел. Космология же была частью натурфилософии и отвечала на вопросы качественные: скорее «что» и «как», чем «когда» и «где». Поэтому перед астрономами вопрос о сферах первичных элементов даже не стоял. Их наука была прежде всего инструментальной: если в силу шарообразности Земли Полярная звезда располагается в 40° над горизонтом в Толедо и в 52° в Оксфорде, кого волнует какая-то вода? Критиковать Сакробоско, который не дает обстоятельного ответа на этот вопрос, то же самое, что ругать иллюстратора учебника анатомии за то, что он не пририсовывает телам шляпы или маникюр.

Для Сакробоско астрономия была инструментальной наукой в буквальном смысле слова. Его «Трактат о сфере» повествовал не только о сферах, составляющих небеса. В первую очередь он была посвящен медным сферам, которые использовались для моделирования небесных: этот своего рода каркас небесного глобуса называли армиллярной сферой[191]. Учитывая, что Сакробоско был больше озабочен тем, как при помощи этой подвижной модели объяснить студентам работу вселенского механизма, чем философскими выводами аристотелевской космологии, неудивительно, что он отказывался думать о сфере водной.

Не сказать, чтобы Сакробоско полностью игнорировал этот вопрос, но он действительно ограничился слабым аргументом, будто «твердая земля блокирует течение воды, чтобы защитить все живое». Некоторые из его читателей поняли это так, будто сфера воды смещена и не окружает Землю полностью, оставляя ее макушку сухой. Когда эти читатели рисовали сферы, они изображали сферу воды со смещенным центром, так чтобы земля касалась сферы воздуха (см. рис. 3.3, где «земля» касается «сферы воздуха»). Предположение, что земля одним боком торчит из воды, влекло за собой очевидный вывод, касающийся обитаемости прочих частей Земли, особенно в Южном полушарии. Другие читатели рассматривали альтернативные вероятности. Наш старый друг Роберт Английский коснулся этого вопроса в тщательно структурированном курсе из 15 подробных лекций на основе «Трактата о сфере», который он читал своим прилежным студентам в Монпелье. Он предположил, что божественная воля или же астрологическое влияние какой-нибудь звезды могли частично высушить Землю. Кроме того, он указывал, что земля могла впитать воду. Поздние философы развили эту идею и предположили, что вес Земли распределен неравномерно: ее центр тяжести остается в центре Вселенной, а вот геометрический центр смещен[192].

Было и другое объяснение: как писал Аристотель в трактате «О возникновении и уничтожении», элементы постоянно превращаются друг в друга. В результате сферы земли и воды слились и перемешались[193]. Аристотель не объяснял, как вода может превратиться в землю, хотя, как мы увидим далее, некоторые из влиятельных средневековых мыслителей пытались решить эту загадку.

Как бы то ни было, это удобное объяснение; оно работало, даже если принять, что земля и вода были сотворены как отдельные сферы: процесс непрерывного превращения все равно мог их перемешать. К тому же оно абсолютно не противоречило библейскому повествованию о творении, в котором Господь в третий день отделил сушу от моря[194].

К сожалению, один из доводов Аристотеля не стыковался с библейской историей творения: Философ верил, что Вселенная существовала вечно. Однако христианские философы привыкли иметь дело с теориями, противоречащими постулатам веры, задолго до того, как открыли для себя Аристотеля. Отцы Церкви сравнивали языческую философию с египетскими золотом и серебром, которые сыны Израилевы унесли с собой, уходя из рабства: может, сокровища и запятнаны связью с фараонами, но ценности их это не умаляет. Даже спорные и противоречивые доктрины, говорили они, могут содержать крупицы полезного знания. Блаженный Августин в начале V века прибег к такому же сравнению. Он предостерегал против погони за знаниями из одной только гордыни, но признавал, что подходы и наработки языческих естественных наук могут послужить богословию. Он же подчеркивал, что, если христиане станут манипулировать Писанием, обосновывая им абсурдные представления о природе, это дискредитирует святую веру[195].

Используя метафору, подобную той, что пришла на ум его североафриканскому современнику Марциану Капелле, представившему свободные искусства в виде подружек невесты, Августин предложил считать языческие науки служанками религии. Науки подчинены религии, но при этом необходимы ей – и наделены значительной автономией. Итальянский поэт Данте, описывая в своей «Божественной комедии» путешествие из Ада в Рай, признает, что философы-нехристиане вряд ли могут попасть в рай, но при этом помещает их в лучшем из оставшихся мест – на зеленых лугах Чистилища: