Светлые крылья для темного стража - [49]

Меф запоздало попытался моргнуть. Напрасное усилие! Веко дернулось и прикрылось самое большее на треть. На этом успехи закончились. Холодные пальцы паники сжали Мефу горло. Он понял, что это конец. Он не может даже шевельнуться. Еще несколько минут, и луна растворит его.

— Даф! — позвал он мысленно, не владея губами, как в детстве когда-то шептал: «Мама!»

И Дафна пришла. Меф услышал, как медузно задрожал пружинами продавленный диван, на котором она спала. Карающая плеть маголодии обрушилась на лунную змею. Змея дернулась и начала поспешно отползать. Опустив флейту, Даф шагнула к окну и решительно задернула плотную штору. Круглый сырный глаз попытался пробиться сквозь ткань, но не сумел.

Мефодий наконец смог поднять руку и провести по лбу и лицу. Ладони были в холодном липком поту. На минуту Меф задержал кончики пальцев на глазах. Глазные яблоки пульсировали.

Он хотел что-то сказать Дафне, но зубы его стучали, голос дрожал.

Дафна внимательно посмотрела на него, поднесла флейту к губам и заиграла. Тихие, щекочущие звуки роем окружили Мефа. Касались его кожи, замирали, отскакивали, снова касались. Мефу чудилось, что Дафна не играет на флейте, а выдувает мыльные пузыри. Загадочно не лопаясь, пузыри сталкиваются, ударяются о стены, меняют направление полета — и все это легко, красиво, с безумной, захлебывающейся жаждой жизни. Их бойкая веселость передавалась Мефу, вытесняя уныние и лунную пустоту.

Похоже, не только Меф видел цветные шары. Депресняк подпрыгнул и попытался сшибить один лапой. Как частичному созданию Тартара, ему это удалось. Пузырь лопнул, но тотчас сотня других шаров, разом бросившись на кота, дважды перевернули его в воздухе и загнали под стол.

Дафна опустила флейту. Звуки жили и наполняли комнату, защищая их.

— Луна меня чуть не прикончила, — выговорил Меф.

Дафна не стала его разуверять.

— Да. Кто-то заговорил тебя через ее свет. Наслал сильное уныние, предельно сильное. От такого уныния даже сердце перестает биться. Ты позвал меня вовремя.

— Кто заговорил? Ты можешь выяснить? — спросил Меф.

— Нет. Тут хитрый прием: атакует-то тебя луна. И все стрелки указывают на луну. Сложно вычислить, кто навел порчу, — пояснила Даф.

«Может, это Прасковья мстит, что мы отдали пергамент Эссиорху, а не ей?» — подумал Меф.

Хотя нет. Наводить порчу для Прасковьи слишком тонко. Полутонов она не признает. В духе этой буйной тартарианской девицы сильные эмоции и яркие поступки. Вот если бы на месте общежития озеленителей возник котлован, затопленный огненной лавой, тут да, без сомнения, это был бы почерк Прасковьи.

— Эх, надо было мне не впускать в себя эту магию, а сразу отзеркалить ответку! По тому же лунному лучу! Сейчас-то уже бесполезно, а вот в первую секунду было бы в самый раз! — сказал Меф с досадой.

Дафна засмеялась.

— Не жалей. Было бы странно, если бы ты это сделал.

— Почему?

— Ты когда-нибудь фотографировал на тормозящий цифровой фотоаппарат, из самых первых, дешевых? Жмешь на кнопку, а он еще секунды три соображает, фокусируется, а за эти секунды удачное выражение лица меняется, ребенок отворачивается, птица улетает и так далее. Единственный способ поладить с таким фотиком — щелкать за три секунды до того, как что-либо произойдет. Конечно, большинство кадров пропадут впустую, но иной раз поймаешь и что-то стоящее.

— Ты это к чему? — не понял Меф.

— А к тому. Наши поступки — это такой тормозящий фотоаппарат и есть. Глупо сожалеть о том, что могло бы случиться, но чего не случилось.

— Значит, это было только уныние? И больше ничего? — спросил Меф.

— А тебе показалось мало? — удивилась Даф.

Меф вспомнил, как умирал от тоски, как с омерзением к жизни втягивал воздух сжатыми зубами, и покачал головой. Нет, мало ему не показалось…

— Странно, что я так быстро сломался. Мне казалось, что с силой воли у меня все в порядке, — сказал Меф.

— А сила воли тут вообще ни при чем. У самого волевого человека бывают минуты, когда он готов разрыдаться от комариного укуса. Чаще всего перед рассветом. Опытный страж мрака всегда угадает подходящую минуту для атаки. Это у них в крови.

— Утешила, — обиженно проворчал Меф.

Это была смешная, петушиная обида генерала, который узнал, что его ранило такой же пулей, как и рядовых. А ему-то мнилось, что пуля будет золотой, с именной насечкой. Ну да что поделаешь? Родственники одного храброго латинского рыцаря, военачальника и непогрешимого героя, говорят, были крайне смущены, узнав, что при осаде Константинополя их предок был убит обычным ночным горшком, пущенным со стены слабой старушечьей рукой.

Даф протянула руку и щелкнула Мефа по лбу, заставив улыбнуться.

— Не удивляйся! Уныние — страшнейшая вещь. Это самое серьезное наступательное оружие мрака. Все остальные пороки вместе взятые не приносят Тартару столько эйдосов. Ну разве только сребролюбие. Но тебе оно не грозит. Ты слишком несерьезный, — сказала она.

— Спасибо, — поблагодарил Меф. — Все-таки я не думал, что я такая легкая мишень. Без меча, без копий — вжик! — и все. Ведь я не какая-нибудь там пешка! Я кое-чего стою!

— Вот именно! — сказала Даф, готовясь загибать пальцы. — Давай вместе считать твои заслуги! Ты отказался служить мраку — раз. Порвал с Большой Дмитровкой — два. Уступил трон Прасковье — три…