Светлые города (Лирическая повесть) - [50]

3

…Вот он перед Петром Ильичом — новый город. Один из бесчисленных городов, которые он перевидал за свою жизнь.

Девятый час. Жаркое июльское солнце заливает дома, мостовые, трамваи. От деревьев ложатся на стены домов короткие тени. Утро.

Парк. Он старый и густой. Около озера мелькают синие шаровары физкультурниц — тренируются в беге. Тут же, направо, полуобвалившиеся стены старого замка. Стены из плитняка, проросшие травинками и мхом.

Сколько раз его радовали эти пористые, ноздреватые камни, мешавшиеся с зеленью. Северный и бедный плитняк хорошо вписывался в неяркое небо Эстонии; в растительность не буйную; в берега плоские; в эту землю из островов, кос, озер. Это он, плитняк, мелькал тут и там то развалинами, то новой оградой, став как бы маркой Эстонии — ее неповторимою одеждой… Петр Ильич вспомнил свое первое утро в Таллине, вспомнил, как весь был — зрение, готовность радоваться; вспомнил то особое свое состояние после бессонной ночи — чувство физической усталости и какой-то пузырчатой легкости, дававшее виденному размытый и вместе яркий фокус, — словно все вокруг было жизнью сна.

Как мало времени прошло с тех пор. Нынче все облито светом и вместе темно. Стало быть, мир вокруг нас залит солнцем, идущим изнутри нас. Сколько раз в жизни он радовался дождю! Он любил дожди. Любил шумок дождей, их твердые, частые, чуть косые, наотмашь, удары об землю. Дождь давал ему чувство уюта, серая рябь дождя освещалась его любовью ленинградца к привычным с детства тусклым осенним дням.

На камне около развалин, обхватив колени руками, сидела девушка, читала книгу, не слышала его шагов. В сосредоточенности ее спины, в этих руках, обхвативших колени, было как бы воплощение детского и вместе женского — грация, которой так недоставало Петру Ильичу в его дочери.

Девушка сидела здесь, в пустынном парке, на камне у полуобвалившейся стены как бы для того только, чтобы заставить Петра Ильича ни на минуту не забывать о Вике. Юность рядом с древностью этих стен.

Светловолосая голова ее была облита солнцем, Петру Ильичу захотелось дернуть девушку за руку, стянуть с камня, поддать ей пинка за то, что она читает на солнцепеке.

Он кашлянул. Она продолжала читать и механическим движением наворачивала прядь светлых волос на указательный палец.

— Не читайте на солнцепеке! — не выдержав, сказал ей Петр Ильич.

Она чуть вздрогнула, подняла на него глаза. Какую-то долю секунды лицо ее было по ту сторону реальности, в странице, от которой она только что оторвалась.

Его окрик был для нее неожиданным, ее лицо не успело подобраться. Оно выразило сперва изумление, потом любопытство и, наконец, отчетливое желание понравиться. Непосредственность этого выражения, которое она не успела скрыть, была почти комической. Первое, что она принялась делать, очнувшись, — это оправлять растрепавшиеся волосы.

Когда девушка выпрямилась, книга свалилась с ее колен, захлопнулась.

Петр Ильич прыснул. Он рассмеялся из-за наивности этого не скрытого женского выражения. Девушка не поняла, над чем он смеется, и несколько потерявшись, стала смеяться в ответ.

Это было одно из тех женских лиц, где все в отдельности вполне нехорошо, а все вместе прелестно.

— О, спасибо, — сказала она. — Я начала читать, когда здесь была тень.

Она подобрала упавшую книгу и легко приподнялась с камня.

Все в ней было изящно — маленькое, легкое тело; платье, должно быть самодельное, очень короткое, обнажавшее стройные ноги; и то движение, в котором она как бы застыла перед незнакомым человеком, — безыскусное и вместе с тем чрезвычайно кокетливое. Девушка выглядела так, словно только того и ждала, чтоб оторваться от книги и с кем-нибудь поболтать.

— Вы только что купались? — спросил Петр Ильич. (Ее влажное полотенце сушилось на камне.)

— О, да… А вы меня, должно быть, видели сверху? На пляже не было ни одного человека.

Он промолчал.

— Когда я одевалась, вы тоже стояли наверху?

— А как же, — поддразнивая ее, ответил Петр Ильич. — В следующий раз вы будете осторожнее. Я не хотел, конечно, подглядывать, но… так получилось.

— А когда я отжимала купальный костюм, — ужаснувшись, спросила она, — вы тоже были наверху?

— А как же, — ответил Петр Ильич. — Куда ж мне было деваться?! Ведь я шел к озеру.

Она догадалась, что он шутит, по той смешливой дерзости, с которой он это говорил, но подхватила шутку на лету и ответила:

— Тогда вам предстоит ещё раз увидеть, как я купаюсь. Собиралась домой, но так жарко…

Разговаривая, они шли вниз по тенистой пустынной аллейке. Она размахивала закрытой книгой, сорвав с ветки листок, рассеянно жевала его…

— Вы местная?

— Да, то есть нет… Я учусь в Тарту, приехала на каникулы… К своим старикам.

Она говорила по-русски свободно, с едва уловимым акцентом и особой певучестью, словно бы конец каждой фразы оканчивался вопросом, она разговаривала доверчиво и вместе кокетливо, заглядывая сбоку в лицо Петру Ильичу. Не расспрашивала, откуда он и что делает в парке. Он оценил ее деликатность и не стал говорить о себе.

— Меня зовут Лейда, — вдруг сказала она.

— А меня — Петр Ильич. Будем знакомы, Лейда.

Она начала забавлять его.