Светло, синё, разнообразно… - [4]

Шрифт
Интервал

Благоговейно и уверенно, —
И Он таким образом видит,
Что все еще не все еще потеряно, не все еще…
Декабрь 2008

Патриотическая израильская

Был я верный правоверный пионер.
«Широку страну родную» громко пел.
В комсомоле, скажем правду, господа,
Не оставил я заметного следа.
В коммунисты меня звали – я не стал.
Стал обычный злоязычный либерал.
При словах «гражданский долг», «патриотизм»
В организме начинался пароксизм.
Кроме спутника и флага на луне
За державу только стыдно было мне,
И, смотря на наши звезды и кумач,
Издавал я громкий смех иль горький плач.
А теперь скажите: где я? Что со мной?
Ведь не здешний я, хотя и не чужой.
Но гляжу на эту синюю звезду
И испытываю гордую слезу!
И хочу растить бананы на камнях,
Славить Господа под Западной стеной,
Беззаветно танцевать на площадях
И с ружьем стоять на страже, как герой!
В патриота превратился либерал.
Прям как будто только этого и ждал!
И готов, как пионер, шагать в строю!
И опять я Дунаевского пою!
– С гулькин нос страна моя родная,
Очень мало в ней лесов, полей и рек,
Но другой такой страны не знаю,
Где так счастлив русский человек!

Возвращение в Иерусалим

Дорогой мой Владимир Абрамыч!
Драгоценный мой Игорь Ароныч!
Как журчат и приятно рокочут
Имена ваши в полости рта!
Как совок по сентябрьскому Сочи,
Как изгнанник по капищам отчим —
Так по вас я соскучился очень,
Аж до чёрта, то бишь до черта!
Предо мною то США, то Канада,
Надо мною московское лето,
Голова моя в тягостном дыме
От того, и того, и того.
И как важно, как нужно, как надо
Соображать, что вы бродите где-то
В белокаменном Ерусалиме
По бессмертной брусчатке его!
И не может быть даже двух мнений,
Что из этих вот соображений
Состоит, вытекает и складывается
То, что мы называем душой:
Что, мол, есть, мол, Абрамыч с Аронычем,
Да впридачу Наумыч с Миронычем,
Да еще Константиныч с Антонычем,
Ну и далее, список прикладывается,
Хоть уже он не очень большой.
1.12.01

Из дневника – 06

1. «Об меня, глухого…»

Об меня, глухого,
Тщетно бьются звук и слово.
Всю жизнь бились,
Так и не пробились.
Да, я таков,
Говорю без позы,
Что не понимаю стихов,
Ни прозы.
И сам не знаю, чья это шуточка,
Хоть ты тресни,
Что из меня получилась дудочка
Для некоторой песни.
И не знаю, не ведаю, чьи в нее дуют
Уста.
Ну так что же… дуют и дуют…
Пожалуйста.

2. «А может быть, я не один?..»

А может быть, я не один?
А может быть, есть и другие,
И даже, пожалуй, многие,
А может быть, даже и все —
На склоне последних годин,
Подсчитывая итоги,
В растерянности и меланхолии
Свое закрывают досье.
Так бездарно распорядиться
Билетом своим лотерейным.
Остается пойти и налиться
Портвейном.
Нелегко, господа, пребывать
В подобном сознании.
Нет, подобное сознавать
Все же лучше в компании.

3. «Почему-то, когда я на публике…»

Почему-то, когда я на публике
Перед залом с гитарой вдвоем,
В моем внешнем и внутреннем облике
Происходит крутой перелом.
Мои очи исполнены света,
Голос мой наливается звоном,
Коим барышни в оные лета
Иной раз соблазнялися оным.
Из меня океан обаяния
Изливается щедрой струей,
И купаюсь я в том океане,
Светлый, мудрый, лукавый, простой.
Отчего ж, когда следующим утром
Перед зеркалом я объявляюсь,
Никаким ни лукавым, ни мудрым
Не кажусь и отнюдь не являюсь?
Где же свет-то? И радость? И младость?
Полный мрак и унылая старость.
Где же мой ореол и накал?
Я их честно вчера излучал!
Из себя напрямую транслировал!
Не подделывал! Не имитировал!
И опять в себе это найду,
Когда снова на сцену взойду!
Отчего же на сцене домашней
Я хожу, как окурок вчерашний?
В силу коих я тайных причин,
Словно Джекил и Хайд, двуедин?
И пришло, и ушло, и осталась
Лишь какая-то смутная злость:
И куда ж это все подевалось?
И откуда все это взялось?

4 (вариация на ту же тему)

Жизнь моя протекает понятно
И приятно, как я нахожу.
Я пишу для кино и театра,
Хоть и редко туда захожу.
Мне не тягостен плен паутины
Небольших и немногих цепей.
Не тону я в болоте рутины,
А плетусь помаленьку по ней.
Не сказать, чтобы много за мною
Накопилось серьезных удач.
А последнее время, не скрою,
Было больше скорей неудач.
(Но есть пьеска, в которой потешно
Расписал я известный сюжет,
И она ежегодно успешно
Пополняет мой скромный бюджет.)
В иерархии литературной
Невысоко я числю себя.
Никакой биографии бурной
Нипочем не найти у меня.
На исходе седьмого десятка,
Продвигаясь спиною вперед,
Все равно мне, как скоро лопатка
Ощутит окончательный год.
Но когда выхожу я на сцену,
Равнодушный, усталый, пустой,
Вдруг я чую в себе перемену
На минуте примерно шестой.
Изнутри, из груди, где скрывается
То, что мы называем «поддых»,
Вдруг легко и свободно является,
Заполняя меня, мой двойник.
Голос мой наливается силой,
Достигая аж верхнего «фа»,
И глубокой, могучей, счастливой
Проникаются мыслью слова.
Словно крылья открыв для объятья,
Я над залом роскошно парю,
И желаю безудержно счастья,
И его же сейчас же дарю!
И потом с утомленной улыбкой
Я в кулисах слежу, как во мне
Тихо тает двойник мой родимый:
Вот он тенью становится зыбкой,
Светлой точкой во тьме загрудинной,
Угасая глубоко на дне…

Финальная песенка

До свиданья!
Пароходик мой гудёт,
В даль далекую зовет
Морехода.
До свиданья!
Можно трогать, помолясь,
И погода в самый раз
Для отхода.
На прощанье:
Надо б водочки налить,

Еще от автора Юлий Черсанович Ким
И я там был

Удостоившись в 2015 году Российской национальной премии «Поэт», Юлий Ким вспомнил о прозе – и подготовил для издательства «Время» очередную книгу своей авторской серии. Четыре предыдущие томика – «Моя матушка Россия» (2003), «Однажды Михайлов» (2004), «Стихи и песни» (2007), «Светло, синё, разнообразно» (2013) – представили его как иронического барда, лирического поэта, сценариста, драматурга… И вот теперь художественная проза, смешанная, как это всегда и бывает у Кима, с воспоминаниями о родных его сердцу местах и близких людях.


Рекомендуем почитать
Свет в окне

Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.


Против часовой стрелки

Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.


Жили-были старик со старухой

Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.


Любовь и голуби

Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)