Светить можно - только сгорая - [40]

— Спасибо, — говорит Урицкий, вгрызаясь крепкими зубами в кусок сала. В «предварилке» тех, кто намечен в отъезд, кормить не положено.

Январское утро. В вагоне царит полумрак — на два открытых купе одна стеариновая свеча в застекленном простенке. Урицкий прикрыл глаза и тут же уснул.

Прибыв в Черкассы, Моисей первым делом зашел отметиться в полицейский участок. Нельзя сказать, что там очень обрадовались ого появлению.

— Только чтоб никакой политики, — подавая Урицкому документ со штампом о регистрации, сказал урядник.

— Какая там политика, я приехал домой подлечиться и отдохнуть, — озорно подмигнув полицейскому, пообещал Моисей и направился домой к Берте.

Но отдохнуть, конечно, не удалось. Очень скоро о приезде Урицкого стало известно местным социал-демократам. Здесь полным ходом шла предвыборная кампания по выборам в I Государственную думу. Урицкий знал, что большевики приняли решение о бойкоте этих выборов, но он не был полностью уверен в правильности такого решения. Товарищи рассказали, что выборная кампания здесь, в Черкассах, превратилась в победное шествие в Думу черкасских помещиков. Ну как не вступить с ними в борьбу? Не попытаться провести в Думу рабочего человека?

До Урицкого не дошли документы, разоблачающие смысл Думы, организованной по указанию царя министром внутренних дел Булыгиным, не знал он и содержания закона о выборах в Думу, утвержденного царским манифестом 6 августа 1905 года: избирательных прав лишены все мужчины моложе 25 лет, все женщины, рабочие, военнослужащие и национальные меньшинства, так называемые «бродячие инородцы». Из крестьян избирательным правом могли пользоваться только зажиточные домохозяева. Не знал тогда Урицкий и ленинского определения Булыгинской думы как «совещательного собрания представителей помещиков и крупной буржуазии, выбранных под надзором и при содействии слуг самодержавного правительства…».

Не зная всего этого, Моисей Урицкий, прибыв в Черкассы, с головой ушел в кампанию по выборам в бойкотируемую большевиками Думу. И свершилось, казалось бы, невозможное: в Государственную думу от Черкасского уезда прошел социал-демократ, рабочий черкасского сахаро-рафинадного завода Захар Иванович Выровой.

И эти выборы стали, может быть, самой большой ошибкой в жизни Урицкого. Если бы он мог тогда знать, на чью мельницу льет воду, нарушая большевистский бойкот Думы, какую услугу оказывает врагам революции. Он не сумел распознать добродушного с виду украинца Захара Вырового, оказавшегося полицейским провокатором.

По окончании выборной кампании Урицкий выехал в Петербург, надеясь все же получить разрешение на сдачу кандидатских экзаменов…

Утро 3 июня 1907 года выдалось по-настоящему летним. Как ото часто бывает в Петербурге, затяжные дожди вдруг прекратились, и яркое, рано встающее солнце, отражаясь во вчерашних лужах, сделало город веселым и праздничным. Моисея ночью не так мучил кашель, он поднялся с постели хорошо отдохнувшим, с отличным настроением, быстро позавтракал и вышел на улицу.

Сегодня предстояло сделать многое: нужно посетить двух-трех товарищей, договориться о выступлении на рабочей сходке, написать статью в один из нелегальных журналов… Вот и остановка петербургской конки. На остановке несколько человек: женщина с хозяйственными сумками, чиновник почтового ведомства, старичок с черным зонтиком, видимо, но доверяющий погоде. Все деловито усаживаются на свободные места, возница перебирает вожжи. Урицкий садится на последнюю скамью и неожиданно для себя вдруг чувствует тревогу, ощущение опасности. Оглядывается: двое в штатском уже на ходу впрыгнули в конку и, проделав какое-то одно профессионально отработанное движение, оказались рядом с ним, по обе стороны.

— Тихо! — приказал один из них.

— Документы, — потребовал другой.

Урицкий достал из внутреннего кармана пиджака документы и предъявил паспорт. Тут же четыре ловкие руки быстро пробежались по его телу, похлопали но карманам.

— Вора поймали! — радостно завопила какая-то тетка.

— У, бандюга! — ткнул в сторону Моисея старичок своим черным зонтиком.

— А ну, любезный, останови карету, — окрикнул возницу один из «штатских». — Пройдем с нами, — приказал он Урицкому, — охранное отделение, сопротивляться не советую.

Оба были на голову выше Моисея, под неловко сидевшими пиджаками угадывались хорошо натренированные мышцы. О каком тут сопротивлении может идти речь. Урицкий молча последовал за «штатскими» и слышал, как в отъезжающей конке бурно начали обсуждать случившееся. «Плохо мы еще работаем. Мало, — думал Урицкий, шагая между двух охранников. — Ведь никому в конке даже в голову не пришла мысль, что вот так, на улице, в конке, царские опричники могут задержать, арестовать любого человека, и никто не посмеет заступиться за него, даже просто предположить, что никакой это не вор, не „бандюга“, а человек, борющийся за их же счастье».

В Петербургском охранном отделении Урицкого уже ждали. Значит, доверившись весеннему солнцу, хорошему настроению, потерял бдительность, не заметил, что «топальщики» сопровождали каждый его шаг, как только он вышел из дома.