Светить можно - только сгорая - [24]

— Урицкий прав, надо протестовать.

— Давайте-ка обсудим все вместе обстановку, — предложил Моисей.

Через час он знал все: и о самоуправстве администрации, и натравливании ею уголовников на политических, и о совершенно фантастических планах побега.

В камере никто не заснул. Все сгрудились в дальнем углу, чтобы не видел в «волчок» надзиратель, и, затаив дыхание, слушали Моисея Урицкого.

— Нет, друзья, — тихо говорил он, — надо быть реалистами. Надо отбросить идеи о подкопах — тюремные стены Лукьяновки имеют фундамент, на много аршин уходящий в землю, оставим лестницы, сплетенные из полос простыней, на будущее, да и простынь я у вас что-то не вижу. А начать наш протест, я думаю, нужно вот с чего: организуем коммуну.

— Вот это реалист! Куда загнул… Коммуна в тюрьме. Да это грудные дети поднимут на смех, — язвительно захихикал тот же старик у «параши».

— Ну, нет. Я предлагаю завтра же, во время прогулки, постараться оповестить о нашем начинании всех политических и сразу после этого направить депутацию к начальнику тюрьмы.

Молодежь, а она в тюрьме преобладала, с восторгом приняла предложение своего ровесника. Тут же стали распределять, кому кого оповестить о начинании, кого избрать делегатом; возглавить делегацию единогласно поручили Урицкому.

Нет, это не было чудом. Получив требования делегации политических заключенных об изменении режима, возможности общения, прогулках, улучшении питания за счет увеличения передач, начальник тюрьмы крепко задумался: ставить в известность городские власти? По головке не погладят за то, что допустил подобные требования. А немного пойти навстречу заключенным? Большой беды не будет — все равно под замком и ничего серьезного сотворить не смогут. И потом, этот Урицкий, по всему видно, от своего замысла не отступится и будет будоражить всю тюрьму.

Но он ошибался, этот начальник тюрьмы, полагая, что крепкие стены и тяжелые замки скуют волю политических. Лукьяновская тюрьма стала для многих революционной школой и стараниями Урицкого с товарищами действительно превратилась в своеобразную коммуну.

Вот что пишет о Лукьяновской тюрьме в своих воспоминаниях о Моисее Урицком Анатолий Васильевич Луначарский.

«…Между тюрьмой и ссылкой я был отпущен на короткий срок в Киев к родным. По просьбе местного политического Красного креста я прочел реферат в его пользу. И всех нас — лектора и слушателей, в том числе Е. Тарле и В. Водовозова, — отвели под казацким конвоем в Лукьяновскую тюрьму.

Когда мы немного осмотрелись, то убедились, что это какая-то особая тюрьма: двери камер не запирались никогда, прогулки совершались общие, и во время прогулок вперемежку то занимались спортом, то слушали лекции-по научному социализму. По ночам все садились к окнам, и начинались пение и декламация. В тюрьме имелась коммуна, так что и казенные пайки, и все присылаемое семьями поступало в общий котел. Закупки на базаре на общий счет и руководство кухней, с целым персоналом уголовных, принадлежали той же коммуне политических арестованных. Уголовные относились к коммуне с обожанием, так как она ультимативно вывела из тюрьмы битье и даже ругательства. Как же совершилось это чудо превращения Лукьяновки в коммуну? А дело в том, что тюрьмою правил не столько ее начальник, сколько староста политических — Моисей Соломонович Урицкий.

В то время он носил большую черную бороду и постоянно сосал маленькую трубку. Флегматичный, невозмутимый, похожий на боцмана дальнего плавания, он ходил по тюрьме своей характерной походкой молодого медведя, знал все, поспевал всюду, импонировал всем и был благодетелем для одних, неприятным, но непобедимым авторитетом для других.

Над тюремным начальством он господствовал именно благодаря своей спокойной силе, властно выделявшей его духовное превосходство».

Но, к сожалению, всему наступает конец и уж конечно хорошей жизни в царских тюрьмах. Однажды ночью в Лукьяновскую тюрьму были доставлены политические арестованные из Екатеринослава. Среди них находился один товарищ, серьезно заболевший на длительном и изнурительном этапе. В камере он тут же впал в беспамятство, стал бредить и метаться. Арестованные этой камеры немедленно рассказали о состоянии больного Урицкому. Моисей потребовал у дежурного офицера немедленно; он вызова тюремного врача к больному. Врач был дома и ночью ехать в тюрьму отказался. Больной был при смерти. Тогда Урицкий, крупно поругавшись с дежурным, потребовал вызвать частного врача. Дежурный доложил начальнику тюрьмы. Тот наотрез отказался допустить в тюрьму частное лицо, да еще в ночное время без предварительного разрешения жандармского управления. Урицкий отлично понимал, что жандармское управление, конечно, не даст такого разрешения. Им были оповещены все камеры, и политические заключенные дружно выразили протест. Выйдя из незапертых камер в коридоры, они кричали, колотили кулагами в железные двери, даже заперли в камеры надзирателей. Это уже был бунт. Администрация тюрьмы вызвала войска, о случившемся начальник тюрьмы был вынужден доложить генералу Новицкому.

— Кто зачинщик? Зачинщика в карцер! Остальных — по камерам, на хлеб и воду. Две недели без прогулок, — распорядился генерал.