Свет всему свету - [160]

Уже седой Ярош, располневший в предвоенные годы (у него плохое сердце), за войну сильно исхудал. Весь вечер он пробыл в штабе руководства и возвратился оттуда расстроенный. Прага полна слухов, тревожных разговоров. Гауляйтер Франк якобы не уйдет из Праги, не хлопнув предварительно дверью. А известно, слов на ветер он не бросает. Президент Гаха дрожит со страху. Защиты от него не дождешься. Немецким злодеяниям нет конца. Очевидцы рассказывают о жутком расстреле невинных жителей на Панкрацком кладбище. На Пражачке на каждом телеграфном столбе висят распятые чехи. В Оленьем рву эсэсовцы выкалывают глаза студентам. Сегодня бомбили Вацлавскую площадь. По всей Праге они жгут, расстреливают, вешают. Танки Шернера лавиной идут на Прагу. Говорят, город окружают пять бронетанковых дивизий. Он, Вацлав, боится, что всякая борьба становится безнадежной.

Вайда насторожился. Чего же хочет его друг, Вацлав? Что, сложить оружие? Разбрестись по домам, и укрыться? Переждать, пока придут русские или американцы? Ни в коем случае! Не затем они взялись за оружие. Не затем он, Йозеф Вайда, вступил в Коммунистическую партию. Да и кто захочет поднять руки!

Что, Вацлав против напрасного кровопролития, напрасных жертв? Да понимает ли он, что любой разговор об этом сейчас звучит как измена, предательство? Да и кто остановит бурю? Нет, нет и нет! Разве не помнит Вацлав Мюнхена? В ту пору они стояли с ним за мир, а получили войну. Они уговаривали молодежь сложить оружие, отказаться от борьбы и без боя сдали Чехословакию немцам. У них была сильная армия. Было надежное оружие. И русская помощь наготове. А они отказались от борьбы и чуть не погибли. Как же теперь сложить оружие? После такого сурового урока? Никогда!

— Все равно разобьют нас, — обреченно сказал старый Ярош.

— Запомни, уступить — значит погибнуть! — возразил Вайда.

Нет, Йозеф станет биться до последнего дыхания. Неужели Вацлав спаникует? Неужели им стоять по разные стороны баррикад? Ведь нейтральных сейчас быть не может. А у Яроша сын во Франции, сражается против немцев. Тысячи чехов и словаков вместе с русскими идут спасать свою родину. Разве можно отсиживаться? А помнит ли Вацлав молодого Гайного, Конту, Траяна, помнит ли всех других, кого они уговаривали тогда сложить оружие? Что ж, молодежь уступила им в ту пору, уступила со слезами на глазах. А что получилось? Она с оружием в руках идет спасать их, Вацлава, Йозефа, повинных во многих бедах страны. Что же они скажут им теперь?

— Не хочешь сражаться, — строго заключил Йозеф, — уходи, не мути душу людям. Только уйдешь — другом считать не буду. На всю жизнь!

— Ну, будь что будет! — сдался наконец Ярош. — Уговорил, я иду на баррикаду.

2

Окруженные повстанцами, Градчаны напоминали осажденную крепость. В смертельной тоске замер Пражский кремль. Из окна президентского дворца, уже шесть лет как ставшего резиденцией наместника фюрера, гауляйтеру Франку видна вся восставшая Прага.

Город в огне. Клубится черный дым. Глухо отдаются залпы немецких орудий. Завтра Франк выставит их столько, что снесет всю Прагу. Он зальет ее кровью, предаст огню, разрушит до основания. Чехи сто лет будут помнить этот день. Но, угрожая, он с опаской оглядывал кремль. Надежно ли ограждена его власть? Во дворе чинно вышагивали туссенские молодчики. Плечистые, мордастые, с высоко выбритыми затылками. Франк сам приказал усилить охрану своей резиденции.

Но что значат эти молодчики, если пал Берлин, если белый флаг подняла вся Германия! Рассчитывать на ссору русских и американцев уже нечего. Их встреча на Эльбе превратилась в праздник победившего оружия. Еременко изо всех сил жмет с севера. С другой стороны стремительно продвигаются Толбухин и Малиновский. С северо-запада нависает Конев. А в восьмидесяти километрах на западе стоят американские войска Брэдли.

Американцам всего два часа пути до Праги. Что бы стоило им ударить! Но Франку ясно, Брэдли не двинется с места, пока не удушена восставшая Прага. Коммунистам он не поможет.

Фельдмаршал Шернер бессилен противостоять русским, рвущимся на Прагу.

Значит, Франку остается одно — разбить восставших. Но как разбить, если в их руках большая часть города? Если по всей Чехии — партизаны.

Он поднял глаза на огромный портрет фюрера. Вот он, их бог. Ему теперь все просто — не надо искать выхода из кольца обреченных. Трудно живым. Дениц объявил безоговорочную капитуляцию, а ему, Франку, приказал сражаться. Ясно, все кончено. Но капитулировать перед восставшими, перед теми, кем он столько лет повелевал так самодержавно, — никогда! Не сложит он оружия и перед русскими. Войска Шернера тоже не капитулируют. Вместе с ними он, Франк, уйдет на запад. С американцами легче найти общий язык. Но Прага, проклятая Прага! Она путает все карты.

Ни на кого из чехов он рассчитывать не может. Ни Сыровы, ни Гайда, ни Гаха — никто его не выручит. Безвластная власть — не сила. Сыровы и Гайда еще в гражданскую войну ударили в спину русским, подняв тогда мятеж белочехов. А повстанцы бредят помощью русских, их дружбой. Разве станут они слушать Сыровы или Гайду? Не послушают они и президента Гаху, сдавшего страну на милость фюрера. Да и что может сделать худой и желчный Гаха, старый брюзга и лизоблюд? Остаются Шернер и Туссен. У Шернера почти миллион войск, десять тысяч орудий и минометов, более двух тысяч танков и почти тысяча самолетов. Но Шернер еще далеко. Значит, пока — Туссен, его злополучный командующий Пражским гарнизоном. Сейчас им двоим решать судьбу города.