Свет времени - [3]

Когда она в вас смотрит так влюбленно,

Так преданно и так освобожденно,

Что кажется, вот-вот её постигнете,

И тайну тайн сознанием уловите,

И миг, как доктор Фауст, остановите.

А может, вы не видите, не видите,

Что взглядом изучающим обидите

Ту женщину, в чьём сказочном сиянье

Начало и основа мирозданья.

С девчонками, смеющимися свету,

С мальчишками, увлёкшими планету

Навстречу солнцу, к звёздам накренив,

Чтоб видели вы мир, как он красив.

А может, вы её постигли где-то,

Да-да посмели, кто вам возбранит?

Пеняйте на себя, теперь планету

Для вас никто к звездАм не накренит.

«Она лежала тихая, нагая…»

Она лежала тихая, нагая.

Рассвет голубизною изливался

И, словно бы сквозь окна обольщаясь,

Всё ближе,

ближе к ней пододвигался.

Казалось, он нарочно голубел

И лился сквозь проёмы обнаженно,

И, заполняя комнату, звенел

Всё громче,

Всё понятней,

Всё тревожней.

И вот он миг – великое начало.

О, звуков частота

и чистота.

Свет прикоснулся нежно и устало,

И заалели вдруг её уста.

И голоса небесной литургии

Вдруг пролились —

Божественный урок.

Не так ли свет приблизился к Марии,

Когда к ней прикоснулся Бог?!

«Человек на пенсию идёт…»

Человек на пенсию идёт,

И сослуживцы произносят речи,

Короткие, но сладкие, как мёд.

А Человек сидит, сутуля плечи,

В президиуме, словно на суде,

Где выступленья не проходят даром,

Где он – виновник – должен на кресте

Принять любви заслуженную кару.

А между тем весёлые подарки

Преподнесли: рюкзак, набор сетей…

На пенсию, как будто на рыбалку,

Порою провожаем мы людей.

Чтоб не поддаться грусти – мы хохочем,

Цветы и адреса – всё это для

Того, чтоб не сказать нам только: в общем,

Прощай, старик, ты списан с корабля.

«Я в маленьком и сером кабинете…»

Я в маленьком и сером кабинете,

Среди депеш и гербовых бумаг,

Как на необитаемой планете,

Схожу от одиночества с ума.

Мне почтою их в полдень доставляют,

И холод пробегает по спине,

Я их боюсь, и я подозреваю,

Что шлёт их сумасшедший мне.

Бумаги эти я не редактирую.

Я сам для них – лишь галочка пера.

Я только их копирую, копирую,

Как попугай, с утра и до утра.

Мне не покинуть клетки-кабинета,

Он – добровольная моя тюрьма.

Пятнадцать лет учился я на это,

Копировать сошедшего с ума.

Мне страшно, страшно! Но страшнее рокот

Грядущего – кто я и что тогда,

Когда в мой кабинет ворвётся робот

И вскроет вены моего труда?

«Кого винить? Кого мне упрекать…»

Кого винить? Кого мне упрекать,

Что жизнь моя сера, как половик?

Мне б надо оборвать её, пока

Всего на четверть века к ней привык.

Ведь с каждым годом будет всё трудней.

Привычка быть – она не даст уйти,

Она солжёт, что цепь прожитых дней —

Ещё не жизнь, что жизнь вся впереди.

И я не возражу ей, и не вы —

Она сильна. Она – привычка.

Но человек сгорает с головы,

Как самая простая спичка.

И стоит ли себя мне утешать,

Что всё ещё, как старость, впереди —

Если сегодня трудно мне дышать,

Дожившему до двадцати пяти?!

Слово о нетипичных

Наверно, что-нибудь про Русь

Я напишу, когда напьюсь.

Когда не надо будет думать

Типичен я иль мой сосед,

Что по ночам ворует свет.

Причём не то чтоб жажда кражи

Была в крови – ну хоть убей!

А просто он – электрик Саша!

И счётчик всё-таки глупей.

И про соседку бабку Лору,

Что потеряла документ

И ныне ходит к прокурору,

Как нетипичный элемент.

Ах, бабка думала без бед

На пенсии пожить в усладу,

Но не выходит, ищет правду,

А силы нет – и правды нет.

И зря в обиде свой укор

Она возводит на ЦеКа,

Ей нетипичный прокурор

Попался лишь наверняка.

И о Ефимке я осмелюсь —

Он по субботам в стельку пьёт

И после целую неделю

На хлеб чекушечки сдаёт.

Да мало ль их, что денно, нощно

И пашут, мелют и куют,

И после смены – сверхурочно —

План производственный дают.

Они, возможно, нетипичны,

И в эти рамки не берусь

Я их вгонять, но неприлично

Без них показывать нам Русь.

…Но стих ещё не явлен миру.

Ещё не начата строка.

Зато, как огненную лиру,

Уже в руке держу бокал.

«Мои мучителЯ – они правы…»

Мои мучителЯ – они правы,

Снимаю шляпу, кланяюсь, заметьте.

Владивосток – прошедшее столетье

Для всех, кто прибывает из Москвы.

А мы здесь пребываем во палатах,

Где никого ничем не удивишь.

Один поэт уже воспел когда-то

Уют больницы, не попав в Париж.

Я помню, как зачитывался им,

Как поразил слепец с лицом радара,

Что вечно ждал из темноты удара,

Словно поэт, с открытием своим.

А ныне: сопок жёлтый полукруг,

Асфальт и «Волга» лёгкой синевы.

Андрей Петрович, может, это Вы

Спешите в Академию наук.

Я рад за Вас, Вы – депутат Союза,

Верховного Союза СССР.

Не так плоха совдеповская муза

Раз подарила Вам созвучье «сэр».

К другим она, увы, не так лояльна:

Сума, тюрьма, больница – жёлтый дом.

«Мочить» своих у нас не аморально,

У нас лишь «амораловка» – погром.

А впрочем, мне заботы ни к чему.

МучителЯ разъехались давно.

И если буду жить я по уму —

Мне обеспечено больничное окно.

Май 1973

«Друзья мои, мне очень трудно жить…»

Друзья мои, мне очень трудно жить.

Молчанье стало звонкою монетой —

Я получаю с песни недопетой,

Вернее, с той, – что не посмел сложить.

Друзья мои, печален мой предел.

И, очевидно, надо жить иначе,

Чтоб в золоте, которое я трачу,

Не слышать песни той – что не посмел…

Май 1974

«Итак, прощайте, хватит быть послушным…»

Итак, прощайте, хватит быть послушным.

Раз я пришёлся вам не ко двору —