Свет в твоем окне - [42]

Что ни говори, а в каждом из нас живет маленький ребенок, который верит в чудо. И здесь практически нет исключений из правил. Когда в центре большого грохочущего города наконец встретились он и она, все вокруг поняли, что чудо произошло. Даже если в это трудно было поверить сразу.

РАССКАЗЫ

МАСКА СЧАСТЬЯ

Я с отвращением смотрела в окно — такое ощущение, что находишься в колодце и только на самом верху можно увидеть голубой лоскуточек неба, — наше трехэтажное здание совсем затерялось среди высоких слепых стен окружающих домов. Наш колодец глубок и тенист даже в самый солнечный день. Отчаяние и тоска захлестывали меня, как утлое суденышко девятый вал. Вот почудилось, будто окно приблизилось ко мне, словно приглашая распахнуть заскорузлые рамы и перебросить свое тело за подоконник. А как же родители? Они так будут горевать. И окно вновь отодвинулось назад.

Я действительно не хочу причинять страданий своим родителям — бывшим археологам, романтикам до мозга костей, перекопавшим в поисках стоянок первобытных людей не одну тонну земли и песка от Урала до Средней Азии и осевшим теперь в выстроенном собственными руками деревянном «дворце» в Карелии. Они и там делают удивительные находки, сдают их в местный краеведческий музей, пишут роскошные письма-монографии своей непутевой дочери в Москву.

Мое воспитание было весьма своеобразным. Родители привыкли любить меня на расстоянии, а до четырнадцати лет меня опекали две бабушки — бабушка Лена и бабушка Оля. Бабушка Лена, на самом деле моя прабабушка, сохраняла до самой смерти ясный, трезвый ум, необыкновенную красоту и фрейлинский шифр, которым гордилась больше всего. Родом из обедневшего, но знатного дворянского семейства, выпускница Смольного, бабушка Лена рано вышла замуж за героического полковника, причем по взаимной и страстной любви, получила почетное звание фрейлины ее императорского величества и оставалась ею вплоть до рождения дочери. Прадедушка погиб во время Первой мировой войны, кроме дочери, у прабабушки никого не осталось, и она уехала в подмосковное имение. Непостижимо, но лихие тридцатые годы, сталинские репрессии обошли прабабушку стороной. Может, причиной тому была ее жизнь, посвященная детям, — до глубокой старости она руководила школой, где и учителя, и ученики с равным трепетом относились к ее знаниям, благородству души и несгибаемой воле. А может быть, моя бабушка, лихая комсомолка Олюшка, оградила свою мать от страшных сталинских лагерей. Настоящий красный дьяволенок, бабушка Оля свято верила в идеалы мировой революции, успела выйти замуж за отважного героя Гражданской войны, родить сына и потерять мужа в абсолютно мирное время — он умер от тифа. В Отечественную войну обе бабушки отдали все фамильные ценности на оборону, днями и ночами работали в госпитале сестрами милосердия. Они так и остались вдовами, замуж больше не вышли, сообща воспитывали моего отца, а потом меня. Я росла без сказок — рассказы бабушки Лены о быте дворянских семей, генеалогия основных дворянских родов открывали мне настоящую российскую историю. А бабушка Оля вместо колыбельных пела мне на ночь комсомольские песни, рассказывала о героях Гражданской войны, о великом светлом будущем, которое ожидает народы. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, бабушки Лены не стало, и в нашем доме стало пусто. Бабушка Оля стала часто хворать, как-то съежилась, постарела, и из бескрайних песков какой-то пустыни были срочно вызваны мои родители-археологи. Тот факт, что у них незаметно выросла дочь, озадачил их невероятно, они как-то совсем перестали ориентироваться во времени и представляли меня все еще пятилетней крохой с большим белым бантом на голове. Разлучаться им не хотелось, но пришлось — теперь в экспедициях поочередно пропадали то мама, то отец. Зато когда кто-нибудь из них бывал рядом, о чем только не было переговорено! Мои родители словно старались наверстать упущенное время общения с матерью и дочерью и рассказывали, рассказывали… Загадочный мир древних курганов, этрусков и скифов прочно занял свое место в моем сердце, нимало не потеснив ни бесконечного почтения к царской фамилии и дореволюционному российскому укладу жизни, ни ностальгической любви к красным дьяволятам.

После смерти бабушки меня стали брать в экспедиции. Об археологической экспедиции нельзя рассказать — в ней надо побывать, подышать тем воздухом, порадоваться и погоревать вместе со всеми и набить огромные кровавые мозоли на руках.

А дальше — МГУ, археология. Бесконечно счастливые годы. Мне до сих пор снятся сны, навеянные впечатлениями от наших экспедиций: керамика раннеземельческих племен Средней Азии, украшенная простыми узорами розовой и красной краской по золотистому фону; удивительные находки, хранившиеся в днепровских курганах, — женские статуэтки, медная кухонная утварь…

Потом все исчезло, прекратили финансирование, закрыли темы. Родители нашли себя в снежной Карелии, а я осталась между небом и землей со смешной профессией «археолог» и недописанной диссертацией. Два языка, выученных еще в детстве, знание машинописи мне очень пригодились в новой жизни. Одна благословенная контора сменялась на другую, постепенно я превратилась в секретаршу Таечку. О моем археологическом прошлом никто не знал, да мне и самой с трудом верилось, что когда-то были экспедиции, настолько круто изменилась моя судьба. Да, недостойной оказалась я своих славных предков! Все они были Личностями с большой буквы, но, как говорится, в семье не без урода.