Свет в твоем окне - [37]

— Никита на работе, у него важные переговоры, — объяснила она, — вот я и хочу записать передачу для него.

В десять вечера передача вышла в эфир. В половине одиннадцатого запищал домофон Алисы.

— Да, — с замиранием сердца отозвалась Алиса, в глубине души надеясь, что это Никита.

— Это Павел Игнатьевич, открывайте, Раевская.

Алиса нажала на кнопку и машинально подкрасила помадой губы. «Ему-то что надо?» С тревогой она открыла дверь и ждала, пока лифт остановится на ее этаже.

Павел Игнатьевич кивнул Алисе, прошел прямо в пальто в гостиную и остановился в центре комнаты.

— Умный противник — сильный противник, — хмуро заметил коммерческий директор. — Ваша взяла.

— Вы уверены? — стараясь скрыть улыбку, осведомилась Алиса.

— После такого «промоушен», который вы устроили себе и газете? Эта передача раскрутит газету именно так, как нам хотелось. Молодец, госпожа шеф-редактор.

— Спасибо.

— Только одно условие. — Он направил указательный палец в ее сторону. — Короткевич остается у вас в газете.

— Нет!

— А я говорю: останется, это мое условие. Будет заниматься рекламой и отчитываться за это только передо мной, — с нажимом произнес Павел Игнатьевич.

Несколько секунд Алиса размышляла.

— Согласна.

— А теперь, — он почти вплотную приблизился к ней, — не хотите ли отпраздновать окончание своего, скажем так, отпуска?

— Оплаченного отпуска, вы имеете в виду? — невинно поинтересовалась Алиса.

— Конечно, — кивнул Павел Игнатьевич. — Итак?

— Не сегодня, — Алиса сделала несколько шагов назад, — но когда-нибудь обязательно.

— Хорошо. — Он резко повернулся и пошел к выходу. — С завтрашнего дня можете приступать к работе.

— У меня есть личные дела, которые я хотела бы закончить, — в спину ему крикнула Алиса.

Спина застыла не оборачиваясь, Павел Игнатьевич поднял два пальца.

— Два — два? — догадалась Алиса.

— Два дня, — бросил он, — причем за ваш счет.

— О’кей. Я думаю, мы сравняли счет, — весело заметила Алиса, с силой захлопывая дверь.

Через десять минут домофон вновь ожил.

«Никита!» — вновь подумала Алиса.

— Это Мила Короткевич, — гнусаво сообщил домофон, и Алиса молча нажала на кнопку.

«Сейчас последуют оправдания, слезы и уверения в совершенном почтении». Она брезгливо передернула плечами, открывая дверь квартиры и впуская Милу, которая действительно вошла со словами:

— Нам все равно пришлось бы объясниться.

— Не понимаю зачем… — Алисе не хотелось пропускать Милу в гостиную.

Однако она не могла не заметить, что в сегодняшней Миле мало что было от прежней, готовой выполнить любое поручение девушки, которая полгода сидела напротив нее в редакции. Сегодняшняя Мила выглядела старше и, как ни странно, умнее. А может, опытнее — этого Алиса сразу определить не могла.

— Мы же будем работать вместе, — откидывая капюшон короткого рыжего свингера, начала Мила, — давай расставим все точки над i.

— Зачем? — сухо поинтересовалась Алиса, с досадой отмечая, что Мила и сегодня скопировала фасон ее розовой шубки с капюшоном от Ольги Моисеенко. Интересно, зачем она это делает?

— Алиса, — Мила села прямо на пуфик в прихожей, — не думай, что я не знаю, что творится у тебя в душе.

— Вот как?

— Никто не рассчитывал, что ты уйдешь из газеты, Это была полнейшая неожиданность и катастрофа.

— В первую очередь для тебя, — съязвила Алиса.

— После того как я ушла из Останкина, Павел Игнатьевич дал мне возможность попробовать свои силы в газете. Однако это не означало, что свою энергию я должна была тратить на то, чтобы быть у тебя девочкой на побегушках. Я сидела и копила энергию, как аккумулятор.

— Так ты протеже Павла Игнатьевича, — запоздало удивилась Алиса, — и его…

— Нет, — Мила скривила губы в усмешке, — не его. Другого. Но не это главное.

— А что главное?

— Мне скоро тридцать. Да-да! И я не желаю прозябать и горбатиться на чужого дядю, вернее, тетю. — Мила поудобнее устроилась на пуфике. — Я рано научилась жить самостоятельно и сразу поняла, что никогда не буду частью целого — коллектива, команды или группы. Я — это я и буду играть в одиночку. Я ведь не москвичка, родилась в Сочи. Моя мать была курортной медсестрой в Мацесте, отца я не знаю, предполагаю, что это один из курортников кавказской национальности. Достаточно посмотреть на меня в профиль… Видишь мой горбатый нос, мои черные восточные очи?

— Мила, зачем ты все это рассказываешь? — поморщилась Алиса. — Ты же не на исповеди и не у психоаналитика.

— Я должна объясниться, — упрямо повторила Мила.

— Да тебя не узнать, — иронично заметила Алиса, — была тихой, вялой, услужливой. А сейчас такой напор!

— Вот я и говорю, что ты меня плохо знаешь. Павел Игнатьевич посадил меня в редакцию и сказал: «Научишься — получишь газету». Тогда я подумала, что это мой второй шанс — возглавить дело, раскрутиться. Я следила за тобой, подражала. Старалась поймать тот момент, когда ты писала статьи, придумывала что-то новое. Я, как кошка, которая готова сутками сторожить у норки мышь, тихо сидела и караулила свою возможность. И дождалась. И еще: я не желаю довольствоваться полупустой однокомнатной квартирой в Черемушках за сто двадцать долларов в месяц, хозяин которой каждую неделю в мое отсутствие проверяет, на месте ли его рассохшаяся старая мебель.