Свет в окне - [59]
Простая рабочая семья, какой Карлушка представлял себе Настину, оказалась не так проста. Глава семьи – худой, жилистый и коротконогий, с синими, как у Насти, глазами, вовсе не был главой, как не была ею Настина мать, женщина нерешительная и суетливая. Настоящим же главой, рулевым этой семьи оказалась бабка, невзрачная на вид старуха с неулыбчивым тонкогубым ртом и в белой косынке, глубоко надвинутой на лоб, как у монашки.
Сергей Дмитриевич говорил больше всех. Его интересовало Карлушкино имя – не в честь ли Карла Маркса; его «успехи на производстве» – прямо так и задал вопрос – и «жилищные условия».
– Нормальные условия, пап, – вступила в разговор Настя, – жить будем с Ларисой Павловной. Как-нибудь разместимся в трех комнатах, правда? – и весело улыбнулась, подмигнув Карлу.
Вера Арсеньевна спросила только, где он живет. Услышав, что в Старом Городе, оживилась.
– А мы знаешь, где жили?.. – начала было, но бабка громко напомнила про духовку, и та заторопилась на кухню. Вернулась некоторое время спустя, но разговор продолжения не имел. Вернее, говорил один Сергей Дмитриевич. Начал, в отсутствие жены, рассказывать, как во время войны их часть перебросили «в этот ваш Старый Город, вот так прямо ихний бульвар главный, а с той стороны площадь; ну так у нас там казармы были». Две рюмки спустя, сам того не заметив, уже повествовал, как два года назад его сделали бригадиром. По мере того как в бутылке понижался уровень водки (бальзам он больше не наливал), Сергей становился все более словоохотливым. Обращался по большей части к Карлу, всякий раз с одинаковым зачином: «А я тебе так скажу…», о чем бы ни говорил, а говорил главным образом о «производстве», то есть о торфодобыче. Собеседник понятливо кивал, отвечая все реже и в основном междометиями, надеясь, что его «конечно» и «угу» не звучат невежливо.
– Твой-то батя тоже небось воевал?
Вопрос был неожиданный и совершенно непонятный после детального описания, как он, бригадир, закрывает наряды.
– Отец? Нет, он не воевал, – начал было Карлушка, но в этот момент Настя наступила ему под столом на ногу.
– Отец не воевал, – повторил он, глядя в синие глаза будущего тестя, – он… работал.
– Бронь, значит, имел, эт-та, – вслух решил Сергей Дмитриевич. – У нас в роте один служил. Сам он с Челябинска, с Урала, так евоному отцу тоже бронь дали, как война началась. Я тебе так скажу: он на этом своем заводе…
Или она нечаянно наступила? Поймав Настин взгляд, понял: нет, не случайно.
Карл не удивился. Он так часто встречал внезапное молчание, переглядывания, а то и откровенную холодность, чтобы не сказать враждебность по отношению к бывшим сосланным, что понял: лучше промолчать. Он не солгал: отец работал всю войну не покладая рук, и не его вина, что не воевал – с ним воевали…
– Сережа, Сереженька! Смотри, гость-то усталый совсем, тем более с дороги; и Настена вон носом клюет.
Старуха ловко ухватила бутылку с остатками водки, Вера почти синхронно сняла со стола бальзам и наливку. Пока Настя с матерью относили посуду на кухню, Карлушка бесцельно слонялся по комнате, пока не наткнулся на невысокую полку с книгами в углу.
Говорят, что по библиотеке можно определить характер и пристрастия владельца, но Карл оказался в тупике. Он с недоумением пробегал глазами заголовки на корешках: «Русский лес», «Легенды и мифы Древней Греции», «Бухгалтерский учет в торфодобыче»… Рядом стоял свекольного цвета Беранже: «Песни». К Беранже прислонилась «Княжна Тараканова», потом шли «Справочник по элементарной математике», «Как закалялась сталь»… Увидев два корешка с одинаковыми названиями, он удивился и вытащил обе книжки и с недоумением переводил взгляд с одной обложки на другую. Одна называлась «Барсуки» и принадлежала перу Ф. Панферова, другую – «Бруски» – написал Л. Леонов. Вместе с «Русским лесом» вполне могли бы составить трилогию – чем не материал для литературной студии? «Вы литературовед, молодой человек?» – спросили бы. «Нет, инженер-радиотехник». Две книги – «Время жить и время умирать» и «Сага о Форсайтах» – стояли с наклоном в противоположную сторону, словно отшатнувшись от соседей. Он невольно улыбнулся.
– Эт-та…
Сергей Дмитриевич остановился рядом.
– Эт-та… – повторил он и показал пальцем на книги. – Мы Настене ни в чем не отказывали, вот и с книжками тоже. У ей этого добра в старом доме целая куча осталась, там сейчас мать живет. Огород, то-се. А я тебе, эт-та… если хочешь стоящее что почитать, то вот сюда гляди.
Он нагнулся и жестом поманил Карла последовать его примеру.
«Стоящее» было сложено стопкой на нижней полке. Было видно, что это книги, многократно читанные и любимые хозяином.
– Во, смотри!
Он совал Карлушке в руки маленькие томики с лохматыми корешками, в сильно потрепанных обложках и с интригующими названиями: «Что происходит в тишине», «Паутина», «Вынужденная посадка», «Под чужим именем»…
– Очень жизненная, я тебе скажу, – он сунул Карлушке толстый томик в некогда зеленом переплете, – как они их на чистую воду вывели, эт-та…
Книжка называлась «Похождения Нила Кручинина».
Хозяин вдохновился настолько, что начал путано пересказывать сюжет про какого-то пастора («священник ихний»), спортсмена и горные ботинки; сюда же каким-то образом лепился стакан молока… В это время его, к счастью, позвали.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
«Прекрасный язык. Пронзительная ясность бытия. Непрерывность рода и памяти – все то, по чему тоскует сейчас настоящий Читатель», – так отозвалась Дина Рубина о первой книге Елены Катишонок «Жили-были старик со старухой». С той поры у автора вышли еще три романа, она стала популярным писателем, лауреатом премии «Ясная Поляна», как бы отметившей «толстовский отблеск» на ее прозе. И вот в полном соответствии с яснополянской традицией, Елена Катишонок предъявляет читателю книгу малой прозы – рассказов, повести и «конспекта романа», как она сама обозначила жанр «Счастливого Феликса», от которого буквально перехватывает дыхание.
На заре 30-х годов молодой коммерсант покупает новый дом и занимает одну из квартир. В другие вселяются офицер, красавица-артистка, два врача, антиквар, русский князь-эмигрант, учитель гимназии, нотариус… У каждого свои радости и печали, свои тайны, свой голос. В это многоголосье органично вплетается голос самого дома, а судьбы людей неожиданно и странно переплетаются, когда в маленькую республику входят советские танки, а через год — фашистские. За страшный короткий год одни жильцы пополнили ряды зэков, другие должны переселиться в гетто; третьим удается спастись ценой рискованных авантюр.
Действие новой семейной саги Елены Катишонок начинается в привычном автору городе, откуда простирается в разные уголки мира. Новый Свет – новый век – и попытки героев найти своё место здесь. В семье каждый решает эту задачу, замкнутый в своём одиночестве. Один погружён в работу, другой в прошлое; эмиграция не только сплачивает, но и разобщает. Когда люди расстаются, сохраняются и бережно поддерживаются только подлинные дружбы. Ян Богорад в новой стране старается «найти себя, не потеряв себя». Он приходит в гости к новому приятелю и находит… свою судьбу.
«Поэзии Елены Катишонок свойственны удивительные сочетания. Странное соседство бытовой детали, сказочных мотивов, театрализованных образов, детского фольклора. Соединение причудливой ассоциативности и строгой архитектоники стиха, точного глазомера. И – что самое ценное – сдержанная, чуть приправленная иронией интонация и трагизм высокой лирики. Что такое поэзия, как не новый “порядок слов”, рождающийся из известного – пройденного, прочитанного и прожитого нами? Чем более ценен каждому из нас собственный жизненный и читательский опыт, тем более соблазна в этом новом “порядке” – новом дыхании стиха» (Ольга Славина)
Жизнь Полины была похожа на сказку: обожаемая работа, родители, любимый мужчина. Но однажды всё рухнуло… Доведенная до отчаяния Полина знакомится на крыше многоэтажки со странным парнем Петей. Он работает в супермаркете, а в свободное время ходит по крышам, уговаривая девушек не совершать страшный поступок. Петя говорит, что земная жизнь временна, и жить нужно так, словно тебе дали роль в театре. Полина восхищается его хладнокровием, но она даже не представляет, кем на самом деле является Петя.
«Неконтролируемая мысль» — это сборник стихотворений и поэм о бытие, жизни и окружающем мире, содержащий в себе 51 поэтическое произведение. В каждом стихотворении заложена частица автора, которая очень точно передает состояние его души в момент написания конкретного стихотворения. Стихотворение — зеркало души, поэтому каждая его строка даёт читателю возможность понять душевное состояние поэта.
Россия, Сибирь. 2008 год. Сюда, в небольшой город под видом актеров приезжают два неприметных американца. На самом деле они планируют совершить здесь массовое сатанинское убийство, которое навсегда изменит историю планеты так, как хотят того Силы Зла. В этом им помогают местные преступники и продажные сотрудники милиции. Но не всем по нраву этот мистический и темный план. Ему противостоят члены некоего Тайного Братства. И, конечно же, наш главный герой, находящийся не в самой лучшей форме.
О чем этот роман? Казалось бы, это двенадцать не связанных друг с другом рассказов. Или что-то их все же объединяет? Что нас всех объединяет? Нас, русских. Водка? Кровь? Любовь! Вот, что нас всех объединяет. Несмотря на все ужасы, которые происходили в прошлом и, несомненно, произойдут в будущем. И сквозь века и сквозь столетия, одна женщина, певица поет нам эту песню. Я чувствую любовь! Поет она. И значит, любовь есть. Ты чувствуешь любовь, читатель?
События, описанные в повестях «Новомир» и «Звезда моя, вечерница», происходят в сёлах Южного Урала (Оренбуржья) в конце перестройки и начале пресловутых «реформ». Главный персонаж повести «Новомир» — пенсионер, всю жизнь проработавший механизатором, доживающий свой век в полузаброшенной нынешней деревне, но сумевший, несмотря ни на что, сохранить в себе то человеческое, что напрочь утрачено так называемыми новыми русскими. Героиня повести «Звезда моя, вечерница» встречает наконец того единственного, кого не теряла надежды найти, — свою любовь, опору, соратника по жизни, и это во времена очередной русской смуты, обрушения всего, чем жили и на что так надеялись… Новая книга известного российского прозаика, лауреата премий имени И.А. Бунина, Александра Невского, Д.Н. Мамина-Сибиряка и многих других.
Две женщины — наша современница студентка и советская поэтесса, их судьбы пересекаются, скрещиваться и в них, как в зеркале отражается эпоха…
«Травля» — это история о том, что цинизм и ирония — вовсе не универсальная броня. Герои романа — ровесники и современники автора. Музыканты, футболисты, журналисты, политтехнологи… Им не повезло с эпохой. Они остро ощущают убегающую молодость, может быть, поэтому их диалоги так отрывочны и закодированы, а их любовь не предполагает продолжения... «Травля — цепная реакция, которая постоянно идет в нашем обществе, какие бы годы ни были на дворе. Реакцию эту остановить невозможно: в романе есть вставной фрагмент антиутопии, которая выглядит как притча на все времена — в ней, как вы догадываетесь, тоже травят».
Этот роман – «собранье пестрых глав», где каждая глава названа строкой из Пушкина и являет собой самостоятельный рассказ об одном из героев. А героев в романе немало – одаренный музыкант послевоенного времени, «милый бабник», и невзрачная примерная школьница середины 50-х, в душе которой горят невидимые миру страсти – зависть, ревность, запретная любовь; детдомовский парень, физик-атомщик, сын репрессированного комиссара и деревенская «погорелица», свидетельница ГУЛАГа, и многие, многие другие. Частные истории разрастаются в картину российской истории XX века, но роман не историческое полотно, а скорее многоплановая семейная сага, и чем дальше развивается повествование, тем более сплетаются судьбы героев вокруг загадочной семьи Катениных, потомков «того самого Катенина», друга Пушкина.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)