Свет в океане - [64]

Через пару дней после празднования юбилея маяка Ханна лежала ночью с открытыми глазами и вдруг услышала, как скрипнули ржавые петли почтового ящика. Она посмотрела на часы: три часа ночи! Может, это опоссум? Ханна поднялась и осторожно выглянула из-за шторы в окно, но ничего не увидела. Луна висела низко, кругом темно, и только на небе тускло светились звезды. Снова стукнула дверца почтового ящика, на этот раз от порыва ветра.

Она зажгла фонарь и осторожно направилась к входной двери, стараясь не шуметь и не разбудить сестру и совсем не думая о змеях, которые могут затаиться в кромешной мгле, подстерегая лягушек и мышей.

Дверца почтового ящика тихонько раскачивалась, и было видно, что внутри что-то лежит. Посветив, Ханна увидела маленький продолговатый сверток. Она его вынула. Размером с ладонь, обернут в коричневую бумагу. Она обернулась, пытаясь понять, как он туда попал, но вокруг царила кромешная тьма. Вернувшись в спальню, она разрезала ножницами бечевку.

Посылка была адресована ей и надписана уже знакомым аккуратным и ровным почерком.

Внутри оказался какой-то предмет, завернутый в несколько слоев газетной бумаги и издававший при каждом движении непонятный звук. Наконец обертка была снята, и при свете лампы тускло блеснула серебряная погремушка, которую ее отец заказывал в Перте в подарок внучке. Ошибки быть не могло: она узнала ангелочков, выгравированных на ручке. Рядом лежала записка.

С ней все в порядке. Ее любят, и о ней заботятся. Пожалуйста, помолитесь за меня.

Ни слова больше. Ни даты, ни инициалов, ни подписи.

— Гвен! Гвен, вставай! — Она забарабанила в дверь спальни сестры. — Посмотри! Она жива! Грейс жива! Я была уверена!

Гвен со вздохом поднялась, готовясь выслушать очередную фантазию, порожденную больным воображением сестры. Однако при виде погремушки ее отношение моментально изменилось: она сама заказывала ее с отцом в ювелирной лавке в Перте и обсуждала узор с серебряных дел мастером. Она осторожно взяла погремушку в руки, будто та была яйцом, из которого вот-вот могло вылупиться чудовище.

Ханна сквозь слезы улыбалась, блуждая взглядом по комнате.

— Я же говорила! Моя любимая Грейс! Она жива!

Гвен положила ей руку на плечо.

— Давай сохранять спокойствие, Ханна. Завтра утром мы заедем к отцу и попросим сходить с нами в полицию. Там наверняка знают, что нужно сделать. А теперь постарайся уснуть. Завтра нам всем понадобится свежая голова.

О сне не могло быть и речи. Ханна ужасно боялась, что стоит ей закрыть глаза, как все исчезнет. Она отправилась на задний дворик и, устроившись на качелях, где когда-то сидела с Фрэнком и Грейс, принялась разглядывать мириады звезд, светивших на небе. Своим ровным светом они действовали успокаивающе и вселяли надежду. Конечно, в своем бесконечном величии им не было дела до коротких мгновений людских жизней. И все же у нее была погремушка, которая вселяла надежду. Это уж точно никакая не мистификация, а настоящий талисман любви — символ отцовского прощения, который держали в руках и ее дочь, и те, кто ее любил. Ей вспомнился курс античного искусства и миф о Персефоне и Деметре, который вдруг обрел черты реальности и претворился в жизнь: как и в мифе, ее дочь возвращалась из небытия.

Она чувствовала — нет, знала! — что кошмару, в котором она пребывала все последние годы, наступает конец. Когда Грейс окажется рядом, жизнь снова обретет смысл и они обе испытают счастье, которого были лишены так долго. Ханна поймала себя на мысли, что улыбается забавным воспоминаниям: как Фрэнк пытался поменять подгузник; как отец изо всех сил старался сохранять спокойствие, когда его внучка отрыгнула съеденное прямо на рукав его лучшего костюма. Впервые за долгие годы ее душа пела. Только бы дождаться утра!

Чтобы не позволить сомнениям прокрасться в душу, Ханна принялась вспоминать всякие мелочи: как волосики на затылке у Грейс были жиже, чем на макушке, потому что терлись о пеленку; какие крошечные беловатые лунки были у основания ноготков на пальчиках. Она бережно хранила в памяти все мельчайшие детали, и только ее душа знала о дочери все до последней капли. И ее безмерная любовь приведет малютку домой и защитит от всех невзгод.

Город наводнили слухи. Нашли куклу. Нет, детское зубное кольцо. Нечто, что подтверждало смерть младенца. Нечто, что подтверждало, что ребенок жив. Малютку убил отец. Кто-то убил отца. Передаваясь из уст в уста в продуктовых лавках, кузнице и церкви, слухи обрастали новыми подробностями и вымыслами, причем рассказчики многозначительно прикладывали палец к губам, чтобы особо подчеркнуть конфиденциальность и достоверность сообщенных ими сведений.

— Мистер Поттс, мы отнюдь не подвергаем сомнению, что эта вещь принадлежит вам. Но вы, надеюсь, согласитесь, что это никак не подтверждает тот факт, что ребенок жив. — Сержант Наккей старался успокоить пунцового от ярости Септимуса, который стоял перед ним, задрав подбородок и выпятив грудь, будто боксер перед решающей схваткой.

— Вы должны провести расследование! Почему кто-то ждал все эти годы и объявился только теперь? Да еще посреди ночи? И не потребовал награды? — Его седые усы на фоне побагровевшего лица казались совсем белыми.