«Свет ты наш, Верховина…» - [51]

— Вот и прекрасно! Привлеките к вашему проекту внимание частной инициативы, заинтересованных земледельцев, обратитесь к нашим аграриям, например в краевую земледельческую комору, к пану депутату Лещецкому, они знают нужды селянства… Вот именно, к пану Лещецкому, к пану Лещецкому…

Последние слова он произнес скороговоркой, протягивая мне записку, и я понял, что я для него не более чем докучный посетитель, от присутствия которого он рад поскорее избавиться.

Что мне еще оставалось делать? Я взял папку с запиской, поднялся, машинально поклонился и, ничего не видя перед собой, вышел из кабинета.

Это был первый удар. Он ошеломил меня и спутал все мысли.

На пригорке, под стенами губернаторской резиденции, был разбит сквер с фонтаном. Выбрав уединенную скамейку, я сел, чтобы прийти в себя и обдумать создавшееся положение. На какой-то миг возникли передо мной Куртинец и Горуля такими, какими я их видел в тот памятный полдень на полонине, и что-то беспокойно шевельнулось в душе. Но тотчас же я стал успокаивать себя тем, что, в сущности, ничего особенного не произошло. Просто-напросто я обратился не по адресу. «Не может быть, — говорил я себе, — чтобы людям, стоящим во главе нашего края, была безразлична судьба Верховины». И по мере того как я твердил это, у меня все больше разгоралось желание во что бы то ни стало добиться своего. Я решил, не откладывая, завтра же идти в земледельческую комору к Лещецкому.

18

Был обеденный час, и Лещецкого я не застал в коморе. Старичок секретарь сказал мне, что пан депутат будет позже, но, если мое дело к нему не терпит отлагательств, я могу пана застать сейчас в ресторанчике, где он обычно обедает.

Записав адрес, я отправился разыскивать ресторанчик.

Он помещался на левом берегу Ужа, в торговом ряду. Это было полутемное помещение с несколькими столиками. За стойкой восседала пышная хозяйка с красивым и нагловатым лицом.

— Вам пана Лещецкого? — спросила женщина и, спустившись с высокого стула, провела меня через дверь за стойкой в небольшую, выходящую окном во двор комнату.

Сумрачно здесь было так же, как и в первой, но на стенах висело несколько гравюр, два столика были покрыты накрахмаленными скатертями, и под окном стоял плюшевый диванчик. Видно было, что этот кабинет предназначался для избранных посетителей.

Когда я вошел, белесый человек с зачесанными на пробор жидкими светлыми волосами и оплывшим лицом, склонясь над тарелкой, ел, вернее — пожирал жареную курицу. Он рвал ее зубами с такой торопливой жадностью, точно голодал до этого по меньшей мере несколько дней.

— А, Мария! — фривольно подмигнул он хозяйке (впоследствии я узнал, что она была его любовницей), но, заметив меня, положил обратно на тарелку объеденную куриную ножку и приосанился. — Ко мне? — важно спросил он.

— Если вы пан депутат Лещецкий…

— Да, Лещецкий.

Я представился и сел.

Несколько секунд Лещецкий изучал меня и мою зеленую папку, которую я не выпускал из рук, и мне показалось, что он уже предупрежден о том, что я могу появиться у него.

Охваченный беспокойством, я нервно спросил:

— С вами говорили обо мне, пане депутат?

Глаза его метнулись и застыли.

— Нет, никто, — торопливо произнес он. — Никто не говорил… Прошу.

Я изложил причину моего посещения.

— Так, так, — неопределенно промямлил Лещецкий, выслушав мои объяснения.

Он взял папку и, взвесив ее на ладони, сказал:

— Читать я этого не буду, расскажите-ка сами, что тут написано.

Предложение Лещецкого привело меня в замешательство, но делать было нечего. Сначала я рассказывал вяло, принужденно, но затем так увлекся, что Лещецкий глядел уже на меня с любопытством. Только когда речь зашла о селянских долгах, о фирме «Латорице», по лицу его проползла тень недовольства.

Когда я кончил, пан депутат пожевал губами и, взяв вилку, начал рисовать тупым ее концом узоры на скатерти.

— Служите где, пане инженер? — спросил он, не поднимая глаз.

— Нет, еще не служу. Я только кончил курс в Брно.

— Значит, службу надо подыскать для вас добрую… — Он отбросил вилку. — Вот и дожили, слава богу, что свои люди пошли в инженеры, в депутаты.

— Благодарю, пане Лещецкий, — сказал я. — Речь в данном случае идет не о моей службе…

— Ну да, — спохватился Лещецкий; он взялся за вилку и снова принялся чертить узоры на скатерти. — Верховина!.. Хорошо, что у вас о ней сердце болит. Я ведь и сам на той земле отцовский клаптик пахал, пастухом был, а теперь, как народ захотел, пришлось стать парламентским депутатом… И прямо скажу, пане инженер: Верховина — то наша всегдашняя забота.

— Мне кажется, пане депутат, что наступило время не только заботиться, а действовать.

— Так, как вы здесь пишете? — быстро спросил Лещецкий и постучал вилкой по зеленой папке записки.

— Да.

— Нет, пане инженер, — усмехнулся Лещецкий. — Вы тут всем крепким хозяевам и «Латорице» ворота грязью мажете, а на тех хозяевах все только и держится. Не будь их, Верховина бы, как то кажут, ноги протянула. Они работу людям дают.

— А кабальные долги, пустоши — разве все это мною выдумано?

— Не знаю, что вы выдумали, — уклонился от прямого ответа Лещецкий. — А если взять да и послушать вас, пане инженер, и сделать все так, как вы говорите, так ваша наука ведь ни в один двор не влезет. Я селянина знаю лучше вашего. Я знаю: ему горушку золота насыпь, а он свою межу ни за что не сотрет. Будь ему по карману, он вместо нее каменную стенку поставит, да повыше.