«Свет ты наш, Верховина…» - [38]

— Постой, постой, человече! — перебил Горуля незнакомца. — Так нас, выходит, сюда привезли, чтобы мы на место других встали?..

— Так, — ответил тот, — именно так! Дирекция попыталась набрать на место бастующих других раховских, но раховские идти отказались. Тогда завербовали вас, из дальних округов.

Барак зашумел. Люди вскакивали с мест.

— Не слухайте его! — крикнул кто-то.

— Нехай говорит!

— Обманом привезли, матери их черт! — выругался Горуля. — А мы и не догадывались…

— Что обманом? — подскочил к Горуле потокский селянин Иван Сойма, у которого в Потоках осталось восемь душ детей. — Что обманом? — выкрикивал он, размахивая руками. — Нас это не касается! Мы сами по себе, а чехи сами по себе. Мы работать приехали! Мы без вины, каждый про своих диток думает! Так ведь я говорю, люди добрые? А если раховские с чехами заодно, это их дело.

— Замолчи ты! — прикрикнул на него Горуля.

— А может, то все брехня, люди?.. — осенило Скрипку.

И весь барак сразу ухватился за эту соломинку.

— Видали мы таких! Придут, набрешут, а потом, глядишь, другие вместо тебя работают.

— Говори, кто такой?

— Из панов, наверно?

— Нет, не из панов, рабочий, печатник.

— А до чехов у тебя какая печаль? — ехидно спросил Федор Скрипка.

— Я коммунист, — сказал светловолосый, — и прислал меня к вам комитет партии.

В бараке стало тихо. Люди стояли потупясь. Горуля с уважением взглянул на говорившего. А тот продолжал:

— Человек человеку — волк. Вот единственный панский закон, по которому они живут сами и думают, что живут другие. На этот свой закон и рассчитывали паны из дирекции, когда везли вас сюда, уверенные, что вы пойдете против чехов. А что, спрошу я вас, товарищи, разве у чешских батраков и рабочих пот не такой, как у вас? Может, он у них сладкий, пот, а не соленый?.. У людей, у которых руки в мозолях, будь то чехи или русины, венгры или словаки, свой закон — товарищество! И партия коммунистов призывает вас к этому товариществу, — в нем сила рабочих людей, и пусть паны чувствуют ее!

— Ваша правда, — сказал Горуля.

— Она и ваша, — улыбнулся незнакомец и, окинув взглядом людей, спросил: — Что мне сказать бастующим?

Барак молчал. Горуля догадывался, какая борьба происходит сейчас в людях, и отголоски ее он ощущал в самом себе. И вдруг в нем поднялась злоба.

— Чего молчите?! — крикнул он. — Или мне за вас говорить, что ли?

— Ну и скажи, — глухо послышалось из разных концов, — как скажешь, так и будет.

— И скажу! — нахмурился Горуля. — Мы не иуды. Тяжко несолоно хлебавши до дому возвращаться… Ну, ничего! Мы не иуды, так и скажите.

Никто не возразил, но никто и не поддержал его словом.

— Добре, — произнес незнакомец, провел шапкой по лицу и опустился на край скамейки. Посидев с минуту, он устало поднялся, собираясь уходить.

— Куда на ночь глядя? — сочувственно сказал Горуля. — Оставайтесь до утра.

— Нельзя.

— Ну, тогда мы вас провожать пойдем, чтобы дозорные не задержали.

— И провожать меня не следует. А дозорные не задержат, я не через ворота пойду. За бараком лаз в проволоке сделан.

Он ушел. Несколько минут было тихо. И вдруг со двора донесся оклик, потом глухой топот и снова оклик, но уже отдаленный, и два хлопка выстрелов.

— Заметили! — выругался Горуля и бросился к двери, но дверь распахнулась, и в барак вместе с клубами морозного пара вкатился один из дозорных.

— Кто тут был?

— Никого не было, — ответил Горуля.

— Ну, смотри у меня, если неправда! — погрозил кулаком дозорный.

Горуля не сдержался:

— Кулаки спрячь! У нас своих здесь четыреста. Стукнут так, с другого конца земли выскочишь!

Дозорный злобно поглядел на Горулю, сплюнул и хлопнул за собой дверью.

Ночь прошла без сна. Утром, когда мастера подняли людей, чтобы вести на работу, они пошли, стараясь не глядеть друг на друга, уговаривая себя, что дело обстоит вовсе не так, как говорил ночной гость, и надеясь на то, что все само собой обойдется.

Горуля волновался. Порою он сдерживал в себе желание стать поперек дороги молчаливо шагавшим людям, но чутье подсказывало ему не делать этого сейчас. Надо идти до конца вместе с ними, до той решающей минуты, которая должна наступить.

Заснеженная дорога вела к Тиссе и к строящемуся через нее огромному мосту. Морозило. На раннем солнце матово поблескивали топоры и лопаты.

Едва приблизились к реке, как увидели, что на дороге у моста, преграждая путь к нему, в три ряда стояли люди. Горуля, выбравшись вперед, стал всматриваться и нашел того, кого искал. Вчерашний гость стоял в первом ряду. Левый рукав был пустой, и между застежек куртки белела повязка забинтованной руки. Задело! Эх! Не уберегся! И этот человек показался теперь Горуле старым, добрым знакомым, с которым что-то надежно связывало его еще со вчерашней ночи. Но не только светловолосого и бастующих разглядел Горуля.

— Детишки! — проговорил он. — Бачите, дитки стоят!

Теперь уже все идущие увидели детей. Пять маленьких закутанных фигурок стояли на дороге впереди взрослых.

Люди убавили шаг и смешались.

— Чего? Чего? — закричал вооруженный дозорный. — Не бойтесь, не тронут, а тронут — так не обрадуются. Ну, веселее да побыстрее!

Подчиняясь властному окрику, люди ускорили шаг, но, пройдя немного, внезапно остановились. Шеренга бастующих больше не преграждала им путь, она расступилась по сторонам, оставив на дороге пятерых детей погибшего сварщика Яна Водички.