«Свет ты наш, Верховина…» - [37]

— Эй, куме! Видите, кто до нас приехал? Иван! — и, не задерживаясь, шагал дальше, словно боясь, что разговоры с людьми отвлекут меня от него. Даже с Гафией он не давал мне толком поговорить.

В хате, как и прежде, было бедно, но опрятно. Единственным украшением ее выбеленных стен служили глиняные, расписанные пестрым орнаментом тарелочки. Они стояли в ряд на потемневшей от времени дубовой полке, сделанной самим Горулей. В углу висело несколько фотографий. На одной Горуля был снят в егерской форме во дворе графского замка в Берегваре, на другой бродячий фотограф запечатлел Гафию: она стояла у хаты с испуганным лицом, высокая, прямая, как солдат. Были тут и другие фотографии, знакомые мне с детства. Взгляд мой скользнул по ним и вдруг остановился на небольшом, вырезанном из газеты портрете человека с усмешливо прищуренными глазами, выпуклым лбом и аккуратно подстриженной остроконечной бородкой.

Ленин! Ну да, это был Ленин. Я подался вперед, чтобы лучше разглядеть его черты.

Горуля перехватил мой взгляд.

— Узнаешь, Иванку, кто это?

— Узнаю…

— Ленин, — произнес Горуля и повторил, вслушиваясь: — Ле-нин… Кажут, на Волге родился… И пошел, по всей земле пошел!.. Теперь и я за ним, Иванку, как коммунистом стал…

— А не придираются здесь к вам, вуйку? — спросил я осторожно после некоторого молчания.

— Беда! — подхватила Гафия. — Кажут, легальные, легальные, а беда!

— Молчи! — строго приказал ей Горуля. — Я свою дорогу выбрал и никуда не сверну… Меня, Иванку, до окружного уряду тягали…

И Горуля начал рассказывать о том, как год назад, в начале зимы, пошел вдруг по селу бубнарь и, отбивая палочками по барабану, стал выкрикивать, что всех добрых людей, желающих получить работу, ожидает в Попшиной корчме приезжий человек.

Бубнари были не только в Студеинце, но и в окрестных селах.

Работа! Что могло быть желанней для измученных поисками ее людей! Они хлынули в Студеницу, к Попшиной корчме.

Вместе с другими пошел и Горуля.

В корчме за длинным столом сидел вербовщик и что-то аккуратно записывал. Людей было много. Они заполнили всю корчму и, перебивая друг друга, выкрикивали:

— Пишите меня, пане!..

Горуля толкнул в спину своего приятеля Скрипку.

— Куда набирают?

— Бог его знает, — обернулся Скрипка, — лишь бы набирали.

— Под Рахов, говорят, железную дорогу и великий мост строить, — неуверенно произнес кто-то.

— А что, на Гуцульщине людей нема? — громко спросил Горуля. — Да и дорогу, я чув, больше одни чехи строят. Привезли своих с семьями…

— Кажут, не хватает, работы много…

Это показалось Горуле странным, но все же вербовщик записал и его фамилию.

На следующий день двести завербованных, получив проездные и поставив на бумаге кто крестик, а кто и отпечаток большого пальца вместо подписи, пустились в путь. Их пригнали за горное село у Тиссы, а там разместили на ночлег в пустовавшем рабочем бараке. Вербовщик, проверив всех по списку, ушел с мастерами ночевать в село, пообещав завтра с утра ставить людей на работы.

В бараке было холодно. Федор Скрипка пристроился на полу рядом с Горулей и, кряхтя, восхвалял матерь божию, которая сжалилась над ним и послала работу.

Горуля, слушая Федора Скрипку, думал о другом. Он никак не мог понять, почему их вели не через село, а в обход. Почему их поместили на ночлег в этом нежилом, обнесенном проволокой бараке? Его неясно тревожило еще и то, что у ворот барачного двора после ухода вербовщика и мастеров остались конные дозорные. Все это беспокоило Горулю. Но он пытался заглушить тревогу мыслью о том, что двести человек, и сам он, Горуля, в том числе, получили наконец-то работу. С этой мыслью он начал укладываться спать, как вдруг заметил, что посередине барака стоит неизвестный ему человек в высокой меховой шапке. Горуля всмотрелся. Он знал всех завербованных в лицо, а это, молодое, обветренное до красноты, видел впервые. Да не один Горуля заметил незнакомого человека. Десятки глаз из всех углов устремились к нему, а он стоял неподвижно, как в пол вросший, глубоко засунув руки в карманы черной куртки.

— Добрый вечер, товарищи!

Обращение «товарищи» было тогда так необычно, что люди растерялись и нестройно, глухо ответили:

— Вечер добрый!

Горуля поднялся и подошел к нему.

— Кто будешь?

Человек не ответил. Он только осторожно отстранил Горулю, чтобы тот не загораживал ему людей, и снял шапку.

— Прошу выслушать меня, товарищи!

— Что ж, говори, послушаем, — ответило несколько голосов, и Федор Скрипка добавил:

— Только если доброе что скажешь, человече! А худое — так его хватит своего, занимать не приходится.

— Говори!.. Ладно!..

— За согласие выслушать меня спасибо, — произнес незнакомец, — а скажу вам все-таки недоброе. Три недели назад на мосту, что строят через Тиссу, по вине строительной дирекции железной балкой задавило рабочего-сварщика, отца пятерых детей, Яна Водичку.

— Эх, ты! — поморщился Горуля. — Чех, что ли, тот Водичка?

— Да, чех, из Моравской стороны… Пять детских ртов остались без кормильца. Пятеро детей рабочего человека остались сиротами. Ну, да что за беда панам из дирекции? Скажите, экая невидаль для них — сироты!.. Жена Водички обратилась к управляющему за пособием. Ей отказали. Рабочие чехи послали своих депутатов, их и выслушать не захотели… И вот сегодня пятнадцатый день, как дружно и мужественно бастуют ваши товарищи, рабочие чехи и раховские.