Свет тьмы. Свидетель - [175]

Часы с кукушкой начинают хрипеть в тот самый момент, когда Пепек переступает порог своего кабинета, дверцы часов разлетаются, деревянная птичка выскакивает и оглушительно звонким голосом возвещает полночь, а может быть, полдень, хотя сейчас всего лишь шестой час. Старый Балхан во дворе бросает решето и опускается на землю, зажав уши руками, а здесь, в кабинете, Дастых с улыбкой слушает сумасшедший птичий крик, потому что теперь ему все равно, идут часы или стоят. В какое-то неуловимое мгновенье, именно так, как помещик себе это всегда представлял, время пришло в движение, видимо, это случилось в ту минуту, когда хозяин погребка «Под ратушей» произнес слово «суд», нескончаемые составы секунд ринулись с противоположных станций и помчались навстречу друг другу по той единственной колее, которая отпущена времени, движется ли оно в эту сторону или противоположную, они помчались с грохотом и ревом, было это и страшно, и весело, как любая головокружительная скорость, стрелка барометра жизни пульсировала на черте последнего деления своего циферблата, и в помещике пузырился смех, пробиваясь сквозь скорлупку земли, словно горячий источник. Катастрофа произошла, когда на него с физиономии брата глянуло лошадиное око, лишенное зрачка; иссохшая оболочка того пузыря, которую тащил поезд, мчащийся из будущего, лопнула, струя смеха пробила себе путь, и голоса, кружащие и смятенно блуждающие извилинами Дастыхова мозга, соединившись, выкрикивали ясные и отчетливые слова.

Помещик усмехается, вспоминая, как всегда боялся момента катастрофы, а она, как это ни странно, принесла ему облегчение и уверенность в себе.

Голоса властно отпугнули все сомнения и тоску. Теперь он знает, что делать, чтоб выиграть спор, завещанный ему дедом по материнской линии. Достаточно уничтожить конскую голову и вызволить своего партнера из заточения, куда она его ввергла. А часы пусть идут, пускай себе тикают, как им угодно, отсчитывают и сообщают время, которого уже нет. Теперь они не более, чем игрушка, увеселяющая слух и помогающая коротать досуг.

До женщин в столовой снова доносятся с лестницы шаги помещика, они почти не замечают этого, так бродит он по дому и по двору, пока не настанет пора засесть в трактире за карты. К ним долетает и скрип отворяемых ворот. Удивившись, что не слыхали, как проехала телега, они быстро забывают об этом и углубляются в свои заботы. Единственный человек, который видит все, что проделывает хозяин, и с изумлением следит за его поступками, это старый Балхан. Он бросает решето на кучу провеянного зерна, выбирается из облаков пыли и протирает глаза, чтоб лучше разглядеть, что такое хозяин тащит в конюшню и зачем отворял ворота. Старик взволнованно попыхивает трубкой, выпуская дым уголком рта, — ему кажется, будто помещик несет ружье.

Изумление Балхана достигает наивысшей степени, когда он видит, что хозяин, пригнувшись, выезжает из конюшни верхом на Луцке, зловредной шельме, буланой кобыле, которая всегда норовит куснуть всякого, кто ее запрягает. Хозяин сидит на ней верхом, не набросив даже попоны, держит недоуздок одной рукой, а в другой, — у деда чуть не вываливается трубка из беззубых десен, — ей-богу, у него ружье. Луцка, почуяв свободу, идет боком и пытается взбрыкнуть, но помещик, служивший в молодости в драгунах, направляет ее уздой и сжимает коленями.

— Тёлт побели, хозяин, — бормочет дед растерянно, — что будете стлелять?

Помещик, не оборачиваясь, ударяет кобылу каблуками и выезжает из ворот.

Судья стоит на том же месте у окна, когда этот безумный наездник на танцующей и вскидывающейся на дыбы лошади появляется на площади. Его появление прохожие встречают криками, но вихрь страха, закружив по площади, сметает их, ружье в руке всадника повергло всех в ужас, люди укрываются за крепостными валами дверей своих домов, выглядывая оттуда, так как любопытство их не удовлетворено, ведь пока еще ничего серьезного не произошло.

Окно, у которого стоит судья, захлопнуто, но другое, за его спиной, осталось полуоткрытым, и в него проникают звуки, дополняющие цепь видений, пришедших словно из сна и кажущихся неправдоподобными в столь ярком свете солнечного дня.

Всадник борется с конем, который старается сбросить с себя непривычное бремя. Зеленая соломенная шляпа уже погибла под Луцкиными задними копытами, но схватка с упрямой кобылой только распаляет помещика и зажигает в его крови молодецкое буйство. Он поднимает ружье высоко над головой и пытается улюлюкиуть, как это делают батраки, въезжая на лошадях в воду, когда собираются их купать. Но у него вырывается лишь хриплый взвизг, и эхо долго перекатывает его ледяными волнами по нервам всех, кто его услыхал.

Судья провожает брата нетерпеливым пристальным взглядом: так ли выглядит конец спора, что начат ими двумя? Если это окончательный приговор, то нет сомнений в том, кто осужден. Но не забыто ли его, судьи, право первородства?

В распахнутых настежь воротах усадьбы появляется мадемуазель Элеонора, и судья недовольно хмурится. Что ей здесь надо? Она не имеет права вмешиваться в действо, приведенное в движение собственной тяжестью, чтобы решить то, что не дано было решить никому из них.