Свет погасших отражений - [11]

- Еще я бы хотела взять с собой Бофора, - добавила Лана после некоторого размышления.

- Бофора? – удивилась маркиза, - Зачем? Вы не сможете тащить с собой артиллерию.

- Я знаю, - кивнула чародейка, - Но я бы предпочла видеть его не только потому что он хороший артиллерист. Он надежный человек. Я могу доверять ему.

По крайней мере, это единственный человек, который ни разу ее не предавал.

- Хорошо, - не вполне уверенно ответила Лейла, - Но остальных будем набирать все-таки по боевой функции. Недавно ко мне на службу попросился наемник по имени Матеас Саймон. Хороший лучник, к тому же, утверждающий, что ходил в Земли Порчи. Он вам пригодится.

- Он надежен, - тут же заверил Фирс, до того молча слушавший разговор, - Я говорил с ним. Он полностью искренен в том, что хочет помочь маркизе отвоевать трон.

В тот момент Лане показалось странным, что начальник разведки сказал «я говорил с ним», а не «я его проверил». Но она сочла, что профессионалу виднее.

В умениях лгать и распознавать ложь тягаться с разведчиком она не собиралась и пытаться.

Хотя Лана всегда ненавидела делать что-либо по устоявшемуся графику, работа на Сопротивление волей-неволей приучила её синхронизировать свои жизненные ритмы с товарищами. Когда не было ночных вылазок, спать она ложилась вскоре после полуночи, вымотанная донельзя.

Но несмотря на это, каждый раз перед сном она старалась уделить хоть немного времени вечерней молитве. Молиться по графику тоже было странно, но почему-то ей казалось, что так правильно.

Одного за другим она перебирала тех, кто сражался бок о бок с ней, - и каждому желала жизни, победы и счастья.

Тэрлу, тащившему на себе весь груз Сопротивления. Составлявшему стратегии, обрабатывавшему огромные объемы информации, - и успевавшему лично ходить на вылазки там, где кто-нибудь другой не справился бы.

Бофору и Корбейну, отважным командирам, верно следовавшим за своим лидером. Отважным командирам и верным друзьям, на которых можно было положиться в трудную минуту.

Элиасу, постепенно нашедшему свое место и вылезшему из чужой тени. Ставшему чем-то большим, чем лучший ученик потока и сын графа Ольстена, министра морских дел.

Фирсу, Рогану, князю Альбанскому. Они тоже вели свою войну. Подчас невидимую, но ничуть не менее важную. Пусть она никогда не видела – и не могла представить – Рогана сражающимся с врагом клинок к клинку. Кинжал в спину, яд в бокале и лживая речь бывают подчас не менее опасны.

Лейле, ее лучшей подруге, пережившей чудовищные испытания, побывшей в роли куклы с промытыми мозгами и успешно выбравшейся на свет. Маркиза считала, что благодарить за это следует Лану, но права она была лишь наполовину. Магия Ланы, магия гармонии, не могла заставить кого-то исцелиться. Она могла протянуть руку, но принять ее человек должен был сам. И это не только магии касалось… Впрочем, правильно ли было говорить так? Ведь на самом деле, для настоящего чародея грань между магией и всем, что он делает, была исчезающе тонка.

От этой мысли Лана вспомнила еще одного человека. Того, кто уже не сражался бок о бок с ней, но без кого она не могла бы быть здесь. Того, кто спас её, кто пожертвовал собственной жизнью ради неё. Того, кого обвиняли, ненавидели, проклинали, - не понимая, не зная, не видя, как много он сделал хорошего. Что спас он не только её, но и множество людей в Стерейе и Неатире. Именно тем, что не был тем палачом и чудовищем, каким видел его теперь мир.

Того, чей портрет она рисовала, забывая о том, что всегда избегала рисовать портреты. Что когда маг пишет чей-то портрет, он рискует создать незапланированную магическую связь с этим человеком. Так можно и навредить ненароком.

Впрочем, возможно ли ненароком навредить тому, кого и так больше нет?..

На портрете Килиан Реммен выглядел несколько иначе, чем при жизни. О, нет, не чертами лица: их художница как раз передавала скрупулезно. Передавала она и стройное, жилистое тело, и собранные в хвост черные волосы до плеч. И даже отличие в одежде (Килиан неизменно одевался в черное, а Лана всегда полагала, что ему очень пошла бы лазурная рубашка, полурасстегнутая с эдакой элегантной небрежностью) было лишь незначительной мелочью.

Отличались поза, взгляд, выражение лица. Не было в нем той звериной тоски, отчаянной, болезненной нужды в ком-то, кто признал бы его право существовать в этом мире. Того безмолвного крика о помощи, обращенного к холодной и безразличной Вселенной.

На портрете, нарисованном Ланой, Килиан был цельным. И в этом, пожалуй, и заключалось главное отличие. В том, что он искал всю жизнь, изъездив весь Полуостров, и что с самого начала следовало искать внутри себя самого.

«Кили, где бы ты ни был теперь… пусть там твоя мятущаяся душа обретет покой»

Где-то после этой молитвы Лана и уснула. И снился ей цветущий сад, каким при мысленном общении всегда показывалась ее душа. Цвели там розы, лилии, каллы – любимые ее цветы. И на каждый цветок лишь взглянув, она могла бы с уверенностью сказать, что он отражает в ней – или из ее собственных качеств, или из связей с другими людьми.

Некоторые из цветов увяли и пожухли – следствие боли и скорбей последних месяцев. Особенно старалась она не смотреть на огромную багряную розу, отражавшую её любовь к Амброусу. Яркая, прекрасная, она давно уж сгнила изнутри, а шипы её сочились смертельным ядом.