Свет озера - [116]

Ортанс поднялась, шагнула по направлению к спальне, потом, видно, передумала, остановилась и, повернувшись к сидевшим за столом, произнесла:

— В царстве отца небесного он наконец-то встретится со своим Давидом. Со своим маленьким королем Давидом. С дитятей — сердцем вселенной.

Лицо ее, до той минуты хмурое и замкнутое, внезапно озарилось, как будто ей принесли какую-то новую чудесную весть. С минуту она глядела на них, вернее, сквозь них и видела некую далекую вселенную, всю усыпанную радужными созвездиями. Она и впрямь была уже не с ними, и Бизонтен понял, что, даже сама того не заметив, Ортанс покинула их.

Молчание, казалось вытеснившее из комнаты весь воздух, длилось до тех пор, пока Барбера не разделался с миской бобов. Ливень по-прежнему схватывался врукопашную с ветром, но шум их не мешал той жизни, что дышала здесь, где все застыло в ожидании иной драмы, готовой вот-вот разразиться. Капли дождя с шипением падали на тлеющие поленья. Время от времени под напором ветра глухо хлопала дверь.

Барбера поднялся, подошел к очагу, возле которого поставил сушить свои сапоги. Бизонтен тоже подошел.

— Если они у тебя дырявые, мажь их салом, не мажь — все равно промокнут.

Контрабандист просунул указательный палец в середину подошвы, прямо в дырку. Бизонтен заглянул под лестницу, притащил пару башмаков и протянул их гостю со словами:

— Примерь-ка эти.

Барбера надел хозяйские башмаки, поднялся и принялся вышагивать от печи до двери и обратно, после чего объявил во всеуслышание:

— Будто по мне сшиты, проклятые!

— Оставь-ка свои сапоги здесь, я подметки подобью Придешь к нам в следующий раз, мои башмаки вернешь.

И пока Бизонтен вслух вел беседу о сапогах с Барберой, его внутренний голос сердито вмешивался в их разговор: «Да никогда он сюда больше не приедет». И в то же самое время перед ним вставало лицо Блонделя, жестом останавливавшего порывы злого шквала, приказывая уняться небесному гневу, который помешал бы ему обратиться к жителям Моржа. «Вид лица Его изменился, и одежда Его сделалась белою, блистающей». Бизонтен сам на себя сердился, что позволяет себе думать о подобных вещах. Он твердил: «Бизонтен, ты ведешь себя как малый ребенок. Никогда Блондель не останавливал шквала, и один только ты видел на нем светозарное одеяние». Он изо всех сил старался избегать этих слов, и однако лекарь из Франш-Конте был по-прежнему здесь, и, возможно, еще более светозарный, чем когда бы то ни было. Ушел в вечность еще один, и немалый, пласт насквозь промокшей мглы, и тут дрожащим голоском Мари спросила Барберу, где же похоронили Блонделя.

— Корзинщик, тот совсем перепугался, — ответил Барбера. — Как только увидел, что остался один, так и удрал, бежал сломя голову. Бросился в лес и понесся прочь, лошадей гнал как полоумный. Ну а Блондель…

Он махнул рукой и этим красноречивым жестом как бы хотел показать, что в подобные времена не так уж важно, где покоятся останки несчастного Блонделя.

— А когда это было? — снова спросила Мари.

Барбера почесал в затылке, задумался, посчитал что-то на своих толстых пальцах и назвал число. И в свою очередь Мари тоже что-то подсчитала и потом проговорила, бросив взгляд на Клодию:

— Как раз в тот день, когда собака к покойнику выла.

Барбера шагал взад и вперед по комнате, с довольной улыбкой разглядывая свои новые башмаки. Только он один, казалось, жил подлинной жизнью в этой комнате, где все другие словно застыли. После долгого молчания кузнец, до сих пор не произнесший ни одного слова, вдруг спросил:

— А что там Ортанс делает?

— Не надо ее трогать, — посоветовала Мари. — Вы же сами знаете, что она не желает показывать на людях свое горе.

— Возможно, что и так, — заметил Пьер, — но тут что-то другое. Хотелось бы мне знать, что это она задумала.

— Мне тоже это неведомо, — проворчал кузнец, — однако ничего доброго я не жду. Сколько уже лет знаю ее, еще малышкой знал, и, понятно, тревожусь. Этот Блондель ей совсем голову заморочил.

— Само собой, она вбила себе в голову, что будет продолжать дело Блонделя, — заметил Бизонтен. — Тут любой человек, а не ведун какой-нибудь и тот догадается.

— Продолжать его дело? Но кто же отправится на поиски детей? Не она же, в конце концов? — воскликнула Мари.

Все опустили глаза. Всех охватило на минуту смущение, и тут снова заговорил кузнец:

— Я ее так хорошо знаю, что ничуть этому не удивлюсь. Если никто другой этого не сделает, она наверняка задумала идти одна…

Старик устремил сначала на Пьера, а потом на Бизонтена настойчиво-вопросительный взгляд, и Бизонтен понял, что дядюшка Роша не решается довести свою мысль до конца. Так как все молчали, кузнец продолжал:

— С нее станется пойти одной… вместе с Барберой. А ведь она же барышня! Такой девушке устроили бы чисто королевскую свадьбу, так что пришлось бы каретнику заново все экипажи в городе покрасить.

Он оттолкнул от себя миску, хотя похлебку не доел, и обхватил голову руками. Опустив глаза, он пристально разглядывал начищенную до блеска столешницу.

— Господи, боже ты мой, — буркнул он, — теперь я уж совсем один останусь из нашего городка. Старый, всеми забытый пес…