Свет ночных фонарей - [2]

всех моих замыслов неплодотворных

переживет это смрадное время —

время лишений под видом подарков,

где засыпаешь с надеждой проснуться,

где торгаши всех разливов и марок

денежной меркою мерят искусство…

Станет же время хоть чуточку лучше

или, на крайний уж случай,

«как прежде»…

Выбыли быстро

из списка живущих

те, кто вселил в меня эти надежды.

«За окном еще горит фонарь…»

За окном еще горит фонарь,

но не виден свет за пять шагов.

Каждый день худеет календарь.

Замолкает осени фагот.

Город мне ни капли не знаком.

Где, Вергилий, твой хваленый ад?

Никого здесь нет,

и ни на ком

не задержишь свой усталый взгляд.

Письмо

Как путник, уставший от долгих странствий,

взгляд ищет место остановиться.

Лишь вспоминая знакомых лица,

как факт принимаешь, что ты в России.

Ночь заполняет домов пространства

с бесцеремонностью наглого гостя.

Вновь для распятия ищут гвозди

те, кто в тебе разглядел мессию.

Жизнь пролетает однообразно.

Не отличая зерен от плевел,

время нас всех превращает в пепел.

Этот закон даже я не нарушу.

Все повторится еще не раз, но

если ты при смерти, то с испугу

тело свое доверяешь хирургу

чаще, чем пастору душу.

В этом ответ на любые вопросы,

даже на те, что никто не задал.

Знаешь, чем чаще я в жизни падал,

тем отчетливей видел, что лежа — лучше.

Я представляю собой отбросы

общества, ты же являешься частью

общества. Впрочем (наверное, к счастью),

это письмо — единичный случай,

ибо со смертью кружиться в вальсах

много приятней, чем ждать кончины

и суетливо искать причины

происходящего. Это точно.

Этого не объяснить на пальцах.

За сим ставлю точку — тире — прощаюсь.

Помни: однажды и ты, отчаясь,

это заметишь.

Спокойной ночи.

Размышления в ночной комнате

I

Когда картинка за окном имеет вид

что твой квадрат Малевича, как в вате,

приглушен голос города, и спит

распластанный на собственной кровати

обычный имярек, устав с пути,

опять дырявит ночь фонарь-компостер.

Стараясь

никого не разбудить,

уходят мысли

полуночным гостем,

поскольку мысль, впитав обрывки вер,

спешит расстаться с миром эфемерным,

пытаясь выйти в запертую дверь,

но без упорства, свойственного смертным.

II

На циферблат ложится ночи час,

объемность комнат насыщая тенью.

Уже календарю не верит глаз,

как некоему странному виденью.

Который год все терпящий рояль

циничен в новой мебели убранстве.

Когда подобно призраку, ноябрь

теряет очертания в пространстве,

надменен и бесхитростно суров,

иглой грядущей ночи изувечен,

от окон, переулков и дворов

уходит заблудившийся в них вечер,

как публика, спектакль освистав…

Но в город,

спящий только лишь отчасти,

в трехсотый раз упавшая звезда

не принесет желаемого счастья.

III

Здесь даже мысли те же, что вчера.

И время, удаляясь безвозвратно,

жужжа, как сумасшедшая пчела,

сегодня перетягивает в завтра.

Опасно жить на этом рубеже.

Вновь ощущая некую беспечность,

ты видишь сон, а между тем, уже

тебя за плечи обнимает вечность.

Благословен, кто умер без нытья.

Благословен воистину, кто дожил,

чтоб видеть, как за гранью бытия

проснется вечно дремлющий художник

и образ нанесет на полотно,

чертам подобный ангельскому лику…

Как в плотно затворенное окно,

ты мне кричишь,

но я не слышу крику.

IV

Сжимая город вымерший в горсти,

ночные облака молчат подолгу,

чтоб мысленно молитвы донести

лишь своему невидимому Богу.

Но Богу дела нет до облаков.

Он за столом сидит в одной пижаме,

воспоминанья прожитых веков

вновь занося в истории скрижали.

V

Вновь созерцаешь мир, закрыв глаза,

почти ничто, эпохи хромосома,

по гололеду времени скользя,

всем телом ощущая невесомость.

И кажется, теперь уже вовек

предмет не обнаружит свойства падать,

не хватит силы для поднятья век.

Уже никак не ощущает память

желанья власти, свойственного ей,

сильней желанья выползти наружу.

Стремясь увидеть очертанья дней,

глядит фонарь в насмешливую лужу.

С такою быстротой из тьмы квартир

уходит прошлое, сменяясь настоящим,

что кажется: потусторонний мир

в проем окна тебя за ним утащит.

VI

Время напоминает

второпях отправленное письмо,

в котором, как всегда,

забываешь сказать нечто главное.

Очертания поздней осени

так схожи с ранней весной,

что внешне не различимы.

Город в пространстве плавает,

подобно огромных размеров галере,

чья пьяная матросня

пытается низложить

ранее ею же выбранного капитана.

Фонарь, будто с девушки платье,

на время ночи завесу сняв,

освещает подле себя часть улицы

и символ империи капитала —

банк, из которого все служащие

давно разбрелись по домам,

поскольку даже кесарю кесарево

нет желания отдавать среди ночи.

От переизбытка мыслей

недолго сойти с ума,

и среди них одна,

неназойливая, как «между прочим»:

одиночество — это если можешь быть

с кем угодно, но

вновь занимаешь один

в том пространстве позу,

где даже растворенное настежь

огромных размеров окно

не пропускает в комнату

свежий морозный воздух.

В темноте среди звуков

для слуха всегда ощутимей такой:

от жгучих порывов ветра

поскрипывает кровель железо…

И бесполезно,

как небо пытаться достать рукой,

тянуться к тому,

что ушедший век

навсегда от тебя отрезал.

VII

Вечером, когда темнота,

заползая в дом,

старается заполнить мебель

и все предметы,

неполноценный,

как птица с одним крылом,

поистрепавшийся календарь

напоминает о том, что летом

день был более долог,

а ночью небо как решето,