Свет ночи - [9]

Вокруг меня — полупрозрачная завеса, слова эфэсбэшника, как до него — главы городской администрации и заведующей образованием, звучат приглушенно. Главврач берет с тарелочки маленький пирожок и деликатно откусывает кусочек. Он жует медленно, скосив глаза в сторону говорящего. Теперь нам докладывает обстановку начальник полиции. Раскрываемость растет, кадры становятся лучше и профессиональнее, проценты тяжелых правонарушений снижаются. Мне хочется перегнуться через стол, через лилии, схватить главврача за тощую шею, испортить показатели.

Слово берет Тамковская. Она говорит, что перед нами стоит серьезная задача. С этим все соглашаются. Она говорит, что поставленную задачу мы успешно решим в кратчайшие сроки. Глава администрации одобрительно смотрит на Тамковскую. Тамковская говорит о том, что мы — она смотрит сначала на меня, потом на Извековича — оснащены оригинальными методиками, прошедшими обкатку в самых экстремальных ситуациях, однако важно знать генеральную цель нашей работы, а ее должна поставить перед нами местная власть. Глава администрации, убаюканный ее предыдущими словами, начавший было перелистывать лежащие перед ним бумаги, с тревогой смотрит на Тамковскую.

— Ольга Эдуардовна имеет в виду важность выбора общей стратегии, — вступает Извекович. — Нашей задачей, как всегда, является помощь людям. Снять острые состояния. Купировать тревогу. Но важно то направление, в котором…

Голос Извековича звучит все глуше. Листок с биографической справкой на этого несчастного, ставшего ожившим покойником общественного активиста вдруг начинает дрожать, идет волнами, приподнимается и зависает над поверхностью стола. Невысоко. Не больше полутора-двух сантиметров. Мне надо хотя бы прочитать вкладыши к тем лекарствам, которые я купил чохом, по списку врача. Врач что-то говорил об опасности передозировки. Мне хочется петь, я даже прокашливаюсь. Главное не голос, не слух, главное — репертуар. В памяти всплывает песня, которую пел двоюродный дядя после третьей, слова ее, казавшиеся совершенно забытыми, теперь выстраиваются в нужном порядке, остается лишь задать ритм ладонью: «У подъезда, у трамвая, сидит Дуня чумовая…», но листок плавно опускается поверх прочих, только чуть наискосок.

— Вы согласны, Антон Романович? — спрашивает глава.

— Полностью, — киваю я. — Однако должен заметить, что, судя по социальным сетям, смерть вашего Лебеженинова не привела к… — я щелкаю пальцами, — не вызвала еще такого интереса, который она должна была…

— Нашего, — говорит глава администрации.

— Что?

— Лебеженинов — он наш, Антон Романович.

Ишь ты! Наш, значит…

6.

…Тамковской с Извековичем выделили кабинеты в стоящем неподалеку от здания городской администрации флигеле. Мы с главой администрации остаемся одни. Глава вызывается проводить меня до кабинета. Городская администрация, как сообщает глава, расположена в здании бывшего дворянского собрания. Этот городок во все времена выращивал выдающихся деятелей. Великого княжества московского. Русского царства. Российской империи. Советской России. СССР. Новой России. Российской Федерации. Глава называет некоторые фамилии и имена. Как? И он тоже? — изумляюсь я, и глава многозначительно прикрывает глаза. Список впечатляет. В здании дворянского собрания располагалось управление по строительству проходящего неподалеку канала. Канал строили заключенные. В подвале, за заваренной железной дверью, была тюрьма, карцер. Расстреливали тоже там? — спрашиваю я. Глава качает головой: вокруг городка множество удобных для расстрелов мест, овраги, понимаете ли, и говорит, что на массовые захоронения натыкаются время от времени, случайно — об их местоположении узнать нет никакой возможности, запросы остаются без ответа. Ну и как канал? — спрашиваю я и узнаю, что канал получился плохоньким, зарастает, нужны вложения или — новые заключенные. Это вставляю я. Главе моя вставка не нравится.

— Давайте предположим, — меняя тему, говорит глава, — только предположим, что Лебеженинов жив. Разумеется, не воскрес, не стал ожившим мертвецом, а жив.

— Как вы себе это представляете? — спрашиваю я.

— Никак. Никак не представляю, но могу предположить, что вместо него похоронили кого-то другого или… Послушайте, сейчас не об этом. Я хочу спросить — что, по вашему мнению, Лебеженинов может предпринять?

— Почему вы меня об этом спрашиваете?

— Вы были консультантом в этой партии, как ее, неважно, вы с ним общались.

— У вас тут живут люди, общавшиеся с ним намного теснее, чем я. Например — его вдова. Спросите ее.

— Спрошу, обязательно спрошу, — глава вздыхает. — Мне важно ваше мнение.

— Я видел его несколько раз, пару раз мы пили чай с сушками, такая, знаете, у них была партийная традиция, один раз пили водку…

— Вот-вот!

— Я быстро накачался и заснул. Я обычно пью, чтобы опьянеть, опьянев, засыпаю. Становлюсь совершенным бревном. У меня такой организм.

Глава смотрит на меня недоверчиво, я не оправдываю его ожиданий, это плохое начало, и дальше мы молча идем по коридорам, поднимаемся по скрипучим лестницам, спускаемся. В одном из коридоров нам встречается человек в хорошем костюме. Это, указывает на него глава, Поворотник, Семен Соломонович, инвестор, спонсор, владелец недвижимости, член попечительских советов, хозяин птицефабрики. Поворотник оставшийся до выделенного мне кабинета путь проделывает пятясь. Я собираюсь его спросить — в самом ли деле Лебеженинов был вымогателем? — но речевой поток инвестора и спонсора неостановим: