Свет ночи - [23]

— Понятно. А плохая?

— Есть невезучие, что живут вечно. Этих трогать не будем, то, как их вечная жизнь согласуется с отсутствием вечности, не моя проблема, но вот от тех, кто после смерти живет некоторое время, иногда — длительное, исходит угроза порядку. От вашего Лебеженинова, например.

— Но все-таки — бессмертие?! Вера в него? — Мне хочется оттянуть момент, когда он скажет нечто определенное. Конкретное. — Может быть, все не так трагично, может быть…

— С верой я не имею дела. Я работаю с иллюзиями, а между иллюзиями и верой существует разница, которую мы сейчас обсуждать не будем. Скажу только, что вера — это другое ведомство. И потом — прошу вас не умничать и не лезть туда, где вы не компетентны.

— Но вы пришли, чтобы я что-то сделал?

Он кивает, берет стакан и подносит к губам.

— И что же?!

— Вы должны Лебеженинова остановить, — говорит он в стакан и делает большой глоток.

— Боже!

— Я вас умоляю! Вы сделали для него больше, чем он для вас, я знаю, что говорю, и он не придет к вам на помощь, как бы вы его ни звали. Сделаете о чем я прошу, и все будет хорошо.

— Как?

— Это ваше дело. Я лишь могу кое-что посоветовать.

— А если не получится?

— Если вы согласитесь, получится все. Гарантирую.

— Но почему — я?!

— А вы хотели, чтобы его остановили дежурящие возле кладбища менты? Или какой-нибудь идиот с дробовиком? Я действую по ситуации. У вас имеются глубинные, подлинные мотивы. Вы подходите. К тому же вы его знали. Хоть немного. Вряд ли у вас будет возможность с ним поговорить, но все-таки…

— А если я откажусь?

— Не откажетесь. Анализы, операция, скорее всего потребуется еще, и не одна. Вам предстоит разговор с врачом. Только не подумайте, что я предлагаю сделку. Сделки со мной — пошлятина. Тем более — я не существую. Меня нет. И я не заключаю сделок. И мне не отказывают.

Я слышу, как в абсолютной, гремящей тишине тикают часы на моей руке.

— Что произойдет, если его не остановить? Иллюзия иллюзией, но что произойдет фактически?

— Вам этого лучше не знать. Если мы — не дергайтесь, не дергайтесь, — если мы сохраним те правила, по которым идет игра, вы в накладе не окажетесь. И не тяните время! Не стоит докучать ангелам, они могут улететь. Не помните, кто это сказал?

— Если я сделаю то, о чем вы просите, вы меня оставите?

— Во-первых, я не прошу. Во-вторых, я не могу вас оставить.

Тут из глубины зала, сквозь пелену, появляется официантка. Она двигается как сомнамбула, ставит на стол блюдце с двумя кусками черного хлеба, кладет на стол вилку и нож.

— Доедайте, — говорит он, обхватывает бедра официантки. — Так я могу на вас рассчитывать?

— Говно вопрос! Только отпустите ее. Пожалуйста!

— Я ее не держу, — он смотрит на официантку снизу вверх, у официантки текут размывающие тушь слезы. — Я никого не держу.

— У вас хорошие ботинки. Вы их совсем не бережете.

— Могу себе позволить, — он закидывает ногу на ногу, — но пнул эту дурацкую плиту. Ее положили несмотря на протесты священника. Он говорил вам про покойников, которые не знают, что умерли, которые ведут себя как живые? Интересная мысль. Очень человеческая. Пошли?

— Вы пойдете со мной?

— У меня машина. Подброшу до гостиницы. Вы и так нарушаете все врачебные предписания, — он вынимает из кармана несколько смятых купюр, подсовывает их под солонку, жестом дает мне понять, что я должен спрятать взятые у Извековича деньги.

— Не забудьте отдать деньги за лекарства и прокладки. Что вы так на меня смотрите? Я не ловлю вас на еще один крючок, — говорит он.

— А я у вас на крючке?

— Да. И постарайтесь не сорваться…

Окружающая нас пелена тает, официантка утирает слезы, вынимает из-под солонки деньги.

— Приходите еще, — говорит она, зал наполняется звуками, запахами, вокруг теплеет, из колонок под потолком звучит музыка, аккордеон и скрипка, гитара и контрабас, «чарлики» отмеривают ритм.

…В зеркале напротив поста охранника мы отражаемся вместе, на крыльце я смотрю на полосу света из открытой за нашими спинами двери и вижу две тени, его и свою.

— Вам все-таки хочется увидеть нечто, сопровождаемое запахом серы и громоподобным хохотом? Постараюсь вас не разочаровать, — говорит мой спутник, мы выходим на стоянку, где выясняется, что его машина — он, нажав кнопку на брелоке, заставляет откликнуться серебристую машину с «шашечками» на дверях и нелепо торчащими антеннами на крыше — заперла замызганную «ниву». К нам направляются двое. У «нивы» остается женщина. Невысокая, с широкими плечами. Женщина сильно пьяна. Оставленная без поддержки, она начинает сначала медленно, потом все быстрее и быстрее раскачиваться из стороны в сторону.

— Слушай, таксист, — говорит один из подошедших, — мы уже полчаса отъехать не можем. В кафе тебя искали, а ты… — он пытается поймать ангела за локоть, но захватывает пустоту.

Мне, чтобы сесть в машину, надо пройти практически вплотную с пьяной. Ее тошнит. Тяжелые массы рвоты вырываются из широко раскрытого черного рта. Меня самого вот-вот стошнит. Пытавшийся схватить за локоть замахивается, и, против ожидания, кулак с чмоканьем влепляется в ангельскую скулу. Отброшенный ударом, ангел перелетает через капот и падает к моим ногам. В такой сцене есть что-то восхитительное: блюющая пьяная женщина, лежащий на заплеванной земле ошеломленный ударом всевластный и всесильный падший ангел, у которого на скуле набухает шишка, а сквозь тонкие губы течет что-то темное.