Свет над тайгой - [9]

— Вот и кончилось твое детство, сынок, — грустно произнесла она, погладив мальчика по жестким курчавым волосам, почти не знавшим гребня.

Эту ночь, последнюю ночь в родительском доме, Тилон спал плохо. Сон все время рвался, словно худой мешок. А когда удавалось забыться, перед глазами проплывали бесформенные клубящиеся химеры — одна страшнее другой.

Под утро Тилона свалил тревожный сон. Его разбудил пронзительный звук трещотки, раздавшийся под самым окном. Мальчик с трудом оторвал от свалявшейся шкуры тяжелую после сна голову. Первое, что поразило Тилона, был отец. Он стоял на коленях близ ложа.

Острые, как у рыси, глаза мальчика разобрали, что губы у отца трясутся.

— Прощай, сынок, — негромко проговорил отец и поцеловал мальчика. Оглянувшись на мать, которая возилась близ двери с тяжелым козьим мехом, он еле слышно добавил: — Храни тебя все олимпийские небожители. Один Зевс ведает, свидимся ли когда-нибудь…

— Эй, пошевеливайтесь! — донесся с улицы нетерпеливый крик.

Тилон узнал голос вчерашнего гостя.

— Мы готовы, ирен! — крикнула мать, которая справилась наконец с мехом.

Отец сказал:

— Ступай, сынок.

Тилон выбежал со двора. Близ их дома стояло больше десятка мальчишек примерно его возраста. Стоя кучкой, они не без робости поглядывали на ирена, вооруженного палкой. «Словно пастух со стадом», — мелькнуло у Тилона.

Выйдя из калитки, мальчик замешкался. Холодный утренний воздух, напоенный запахами трав, переполнял легкие, остывшие за ночь камни обжигали холодом босые ноги — Тилон от волнения позабыл обуться.

Следом за мальчиком вышла мать. В одной руке она держала битком набитый козий мех, в другой — сандалии Тилона.

— Доброе утро, — сказала мать.

— Плох тот птенец, которого слишком опекают, — в ответ протянул насмешливо ирен. — Ступай к нам, Тилон, — протянул он руку мальчику, и тот нерешительно шагнул в сторону мальчиков.

В этот момент мать уронила мех, тот развязался, и на землю выкатились три-четыре лепешки.

— Хлеб… На дорогу… — пролепетала мать в растерянности, глядя на ирена. — Ведь путь у вас неблизкий и нелегкий, я думаю…

Ирен не спеша подошел к матери.

— Плохо ты выучила законы Спарты, женщина, — процедил он. Затем взял у нее из рук сандалии и быстрым движением перебросил их через забор — сначала одну, затем другую.

— Мальчик бос, — сказала мать.

— А чем он лучше других, твой сын? — кивнул ирен в сторону кучки мальчишек. Только теперь Тилон увидел, что все они были босыми.

Глаза матери засверкали. Казалось, еще мгновение — и она вцепится в ирена.

— А теперь забирай хлеб и ступай в дом, — сказал ирен и приподнял посох. — И радуйся: отныне твой сын будет есть хлеб государственный!

Глаза матери погасли. Плечи сгорбились, будто на них навалилась непосильная тяжесть. Отец так и не вышел проводить его. Возможно, боялся проявить слабость, постыдную для свободного гражданина Спарты.

Ирен легонько толкнул Тилона в затылок, и мальчик очутился среди сверстников.

— Двинулись! — сказал ирен, хлопнув в ладоши, и кучка детей, разбившись попарно, двинулась вдоль улицы.

До самого поворота Тилон оглядывался, но отчетливо разглядеть мать ему мешали слезы, застилавшие глаза. Он только видел ее тонкую фигуру, стоявшую у ворот неподвижно, словно изваяние из паросского мрамора, которое возвышается на главной городской площади.

Маленькая группа вскоре миновала селение и вышла на открытую дорогу. Ирен шагал быстро, мальчики за ним еле поспевали. Руководитель группы шел, беспечно насвистывая и опираясь на длинную, в полтора его роста, суковатую палку, вырезанную из молодого орешника.

Вскоре после того, как они вышли из селения, Тилон немного освоился. Кровь разогрелась от быстрой ходьбы, озноб пропал. Идти босиком было даже приятно: прохладная бархатная пыль слегка холодила ноги.

Рядом с Тилоном в паре шагал худой остролицый мальчик. Тилон незаметно толкнул локтем соседа. Тот ответил.

— Как ты думаешь, а сколько ему лет? — тихонько спросил Тилон.

— Кому? — не понял остролицый.

— Ирену, старшему нашему, — чуть погромче пояснил Тилон.

Остролицый несколько мгновений смотрел на широкую спину и мерно, в такт шагам пошевеливающиеся лопатки ирена, который шагал во главе маленького отряда. Легкий рассветный ветерок перебирал иссиня-черные непокорные кудри ирена, схваченные узким кожаным ремешком.

— Думаю, ему лет двадцать, — шепнул наконец остролицый.

— Пожалуй, — громко согласился Тилон. — И я думаю, что нашему ирену не больше двадцати.

— Тише, — прошептал остролицый. На них испуганно оглядывались: ведь перед тем как двинуться в путь, ирен настрого приказал соблюдать молчание и «военную дисциплину», как он выразился. Тогда же он пояснил, что «ирен» означает «начальник группы» и все они должны ему беспрекословно подчиняться.

— А чего бояться? — громко сказал Тилон.

Он шел в самом конце колонны, и ирен, по-видимому, не слышал этих слов. Ведь утро уже властно вступало в свои права, и обычный легкий шум и суматоха, характерные для лучезарного начала летнего дня, могли заглушить слова Тилона: в кустах возились и на все лады распевали пичужки, стрекотали цикады, откуда-то из полей доносилась протяжная жалоба осла.