Работать мне еще нельзя — зрачок еще расширен атропином. Но уже сейчас результат намечается выше всех возможных ожиданий: до операции в нем было 3 процента зрения в очень сильных очках, а сейчас уже больше 30 процентов зрения без всяких очков. Это еще не предел: врачи считают, что потом будет 40 процентов, даже больше…
А сейчас, когда я это пишу, у меня 50 процентов.
Кто-то шутя назвал мой отъезд из Института имени В.П. Филатова колхозной свадьбой с тремя автомобилями. Поезд уходит утром, и я очень тревожилась: а вдруг заказанная машина не придет за мной вовремя? В результате дорогие друзья-доброхоты, кто мог, каждый в отдельности заказал для меня на это утро легковую машину. И конечно, машины пришли вовремя — целых три!
Провожали меня так сердечно и дружно, как провожают только оттуда, где людей сближают общие страдания, болезни, тревоги… Разве это можно когда-нибудь забыть?
И вот я еду домой, в Москву. Еду — и не отрываюсь от окна. До чего прекрасен мир и как много в нем для меня забытого, радостно вспоминаемого снова! Поезд идет мимо домов, — я вижу в них каждый отдельный кирпич! Везут на грузовиках лес, — я различаю каждую тесину! Мне чудится, я вдыхаю сквозь двойные оконные стекла смолистый запах дерева, стружек! Жеребенок около станции смотрит на меня, я вижу его глаза, — ей-богу, мы с ним где-то встречались, он тоже узнает меня! Проплывают платформы с углем, вспоминаю давние поездки в Кузбасс, — с тех пор много лет я уже не видала такого вкусного, маслянистого, словно вспотевшего угля…
Поезд идет. Жизнь бьет волной в его окна. Жизнь… Живая, многоцветная, зовущая, как прохладная река в июльский день. Жизнь, в которую я возвращаюсь издалека, возвращаюсь на свое место, как домой!
Москва
1961–1962
