Свет моих очей... - [38]

Ему аплодировали от души, с любовью и уважением. Да, вот именно — с тем уважением, в котором отказали ему организаторы этого съезда. В черный, опасный час страна доверила подросткам, почти детям, величайшую ответственность: ковать оружие. Но близорукие, равнодушные люди не доверили им самостоятельно и свободно рассказать о своей работе.

Простая операция — окончание (7)

Шахразады из меня не выйдет: на этой второй бессонной ночи — не дотянув до 1001-й — мне пришлось кончить. Кашель мой прошел, — операцию назначили на 11 ноября.

Очень правильно, здесь нет обычая провожать на операцию — вот так, как у Шиллера женщины провожают Марию Стюарт на плаху. Вовсе не нужно, чтобы человек шел на операцию в разжалобливающей обстановке «проводов».

Сборы мои на операцию начались по-смешному, почти по-водевильному: по ошибке мне принесли мужскую рубашку, коротенькую, до пупа. Смеху было!

Наконец меня обрядили в правильную «смертную одёжу». Я сделала общий поклон. Мария Семеновна пожала мне руку, и это крепкое пожатье, с ощутимым надавливанием широкого браслета от ее часов, было мне приятно.

Провожала меня в операционную одна из самых милых сестер нашего отделения, Тамара Николаевна. Она бережно вела меня под руку. Мне, как всегда в таких случаях, словно нарочно, лезли в глаза самые глупые подробности! Почему-то удивляли, словно в первый раз увиденные, мусорные урны на высоком стебле, похожем на пищевод. Никаких сколько-нибудь «значительных» мыслей у меня не было, ни о чем я не вспоминала, — вероятно, нарочно.

Шли мы долго коридорами — операционная помещается в том же этаже, но далеко. В «преамбуле» около операционной, — нечто вроде предбанника, — меня ждала Татьяна Павловна. С меня сняли халат и туфли, на ноги надели матерчатые белые мешочки, вроде тех бумажных кульков, в какие заворачивают в магазинах провизию или ягоды. Я простилась с сестрой Тамарой, Татьяна Павловна ввела меня в операционную.

Там было довольно много народу, — как потом оказалось, врачей, пришедших посмотреть, как будет оперировать Варвара Васильевна. Тогда я этого не знала и потому не взволновалась. Поднялась по ступенькам лесенки, ведущей на операционный стол, и легла. Справа от меня встала Варвара Васильевна, слева — Татьяна Павловна, ассистировавшая ей. Мне закрыли голову большим покрывалом с прорезанным в нем круглым отверстием — над оперируемым глазом. Больше я ничего не видала. Рядом со мной на операционном столе лежал мой слуховой аппарат, включенный на случай, если мне что-нибудь скажут. Но он так и не понадобился.

Вначале я немного боялась боли. Но боль возникла — и то совсем не сильно, вполне терпимо — только один раз: когда во время обезболивания шприц шарил где-то позади глазного яблока. В этот момент я даже вроде немного закряхтела, но тут же Татьяна Павловна провела пальцем по моей щеке, и я успокоилась. Все остальное прошло на полной безболезненности — и полном моем спокойствии. Я даже не могу вспомнить, о чем я думала в это время, — кажется, ни о чем. Страха не было вовсе. Надежд тоже не было — сорняки спрятались глубоко в душе и не поднимали голов.

Длилась операция, как мне показалось, недолго — так с полчаса. Но это, конечно, очень субъективно, — за правильность не ручаюсь.

Потом Варвара Васильевна сказала в мой слуховой аппарат:

— Ну, вот и готово.

Глаза у меня были забинтованы оба. На оперированном глазу, кроме того, еще был надет проволочный колпачок, похожий (я не раз видела у других оперированных) на выпученный жабий глаз.

Потом меня положили на «трамвайчик» — носилки-каталку на колесиках с резиновыми шинами — и осторожно повезли по бесконечным коридорам. Домой — в нашу третью палату.

Вот тут и стали подходить к трамвайчику все друзья. Они ждали меня в коридоре. Никого я не узнавала, — глаза-то ведь были завязаны. Иные говорили два-три слова в мои слуховой аппарат, — я держала его в руке. Узнала я только одного человека — Марию Семеновну Кореняко, — узнала по твердому прикосновению широкого браслета от часов на левой ее руке. Остальных я сослепу все путала!

— Тиночка? — спрашивала я.

— Нет, Люся Виноградова.

— А это кто? Света?

— Нет, это я, Катя Евтушенко.

— А это я, Петя-шофер.

До вечера я лежала тихо и спокойно, а главное, неподвижно. Об этом мне напоминали все время! А вечером кто-то пришел, сел около моей кровати и, взяв мой включенный слуховой аппарат, сказал в микрофон:

— Здравствуйте. Это я — Юрий Викторович.

— Здравствуйте, Юрочка…

— Я сейчас пришел на дежурство. И я хочу вам сказать… только, пожалуйста, не подскакивайте и не подпрыгивайте, — вам надо лежать неподвижно…

— Юра, я буду как бревно!.. Ну?

— Весь институт гудит как улей!.. Сегодня многие присутствовали при операции… Все говорят — в один голос! Понимаете, в один голос! — что Варвара Васильевна сделала вам первоклассную операцию! И катаракту удалила, и обе сумки, и еще сделала профилактическую операцию: вырезала кусочек радужной оболочки, чтобы у вас не было глаукомы, — понимаете? Одним словом, все в восторге от Варвары Васильевны!

— Ох, Юра! Спасибо…

В первую ночь после операции Варвара Васильевна поручила санитарке Леночке сидеть безотлучно возле моей кровати — следить за тем, чтобы во сне голова моя не кренилась ни на правую, ни на левую сторону. Чтобы нос был, так сказать, перпендикулярен к лицу — как мачта к палубе!