Свет моих очей... - [13]

Доктор В.Е. Шавалев сперва убедился — на мертвых собаках, — что длина Стенонова протока околоушной слюнной железы позволяет провести его до самого глаза. Он произвел не один опыт, не два и не три. Для того чтобы двигаться дальше, врачу нужна полная, железная уверенность. Затем В.Е. Шевалев перешел к опыту на живой собаке: он подключил выводное отверстие Стенонова протока околоушной слюнной железы собаки к нижнему веку ее. Результат получился ободряющий: через шесть дней после этой операции из отверстия пересаженного протока стала выделяться в глаз слюна. При еде собака не только выделяла слюну из слюнных желез во рту, но и «плакала»: слезы катились у нее из глаз по щекам. Это означало, что пересаженный в глаз проток железы прижился и работает исправно: выделяет слюну и увлажняет ею глаз.

В.П. Филатов и В.Е. Шевалев могли перейти к следующей ступени: перенести операции с собаки на человека.

— Таких операций при высыхании глаз, — продолжает рассказывать мне И.Г. Ершкович, — Шевалев произвел уже восемь.[2] Не все они были удачны. Все же количество удач было — шесть из восьми. К некоторым из этих удачно оперированных слепых зрение вернулось вскоре после того, как глаз стал увлажняться слюной. К другим зрение не вернулось «само», но благодаря увлажнению глаза стало возможным произвести этим больным операцию пересадки роговицы, от чего они благополучно прозрели.

— Все-таки, значит, полной уверенности в успехе операции нет… — заключаю я с тревогой.

— Полной уверенности не может быть ни при какой операции, — поправляет меня Исаак Григорьевич. — Но, конечно, операция, которую сделают Александре Артемьевне, — называют эту операцию: «Слюна вместо слезы»! — еще мало изучена, мало применялась. Владимир Петрович предупредил Александру Артемьевну, что в операции есть риск…

— Что же она?

— Ну, она молодец. «Рискну, — говорит. — Ведь операция для меня — единственный шанс. Французы говорят: «Не рискнешь — не выиграешь!» Она права, конечно, — других путей у нее нет. Знаете, до того, как Филатов и Шевалев стали оперировать высыхающие глаза, таких больных даже не принимали в больницы! Зачем было и принимать их, подавать надежду, когда именно такой надежды не было?.. Не то что вылечить, но хотя бы облегчить такому больному его страдания — и то нельзя было.

Накануне операции Александра Артемьевна просит, чтобы к ней пустили меня, и врачи разрешают это. Застаю ее такою, как всегда, — лишь по цвету лица заметно, что она не совсем спокойна. Не то чтоб у нее играл на щеках румянец, — нет, просто легкая «розовинка».

Поздоровавшись, мы не сразу начинаем разговор.

— Что же вы молчите? — притворно сердится Александра Артемьевна. — Расскажите обо всем… Как ваше лечение? Как Сашок, Аветик, Нюрочка? Как Шура, Володя Горев? Вообще все…

Рассказываю о всех, передаю от них приветы, — сообщаю все немудреные больничные злобы дня.

— Ну, наконец-то разговорилась! А то пришла и молчит. За этим, что ли, я вас сегодня позвала?

— А я думала, вам моя «счастливая рука» нужна! — пытаюсь я шутить. — Наши больные делают моей руке шумную рекламу. Все требуют, чтобы я их потрогала «на счастье»…

Александра Артемьевна мягко прерывает меня:

— В больницах люди часто становятся суеверными, как старые бабы!

— Ох, не говорите! — вздыхаю я. — Такие из-за этого происходят курьезы! На днях идем мы с Сашком и Аветиком по коридору, а один больной — знаете, рыбак из Балаклавы? — стоит около двери в кабинет врача, дожидается своей очереди. И вдруг подзывает меня рукой — вот так… Я по привычке думаю: это он к моей «счастливой руке» взывает! Подхожу, дотрагиваюсь до его плеча, — целый ритуал здесь придуман! — говорю ему: «Счастливо!» А он яростно шипит: «На что мне твое счастье? У меня ремень на пол соскользнул, никак не нашарю, — штаны спадают. Поищи ты этот ремень, а то ведь срам: председатель рыболовецкого колхоза без штанов к доктору на прием идет!»

Александра Артемьевна смеется.

— И нашли вы его ремень?

— Мы-то с Сашком, конечно, не нашли, не увидали. Аветик нашел, — у него ведь один глаз здоровый. Затянул предколхоза ремень, молодцом пошел на прием.

— Ну, вот и посмеялась я с вами. Спасибо! — прощается со мною Александра Артемьевна, когда сестра приходит «выгонять» меня.

— А я хочу, — говорю я, уходя, — чтобы в следующую нашу встречу, после операции, вы, Александра Артемьевна, не смеялись, а плакали. В три ручья чтоб плакали!

— Ох, хорошо бы!.. Вашими бы устами…

— …да слезы пить, да? — шучу я.

На следующее утро стою около операционной. Дожидаюсь, когда поведут Александру Артемьевну на операцию. Со мной, конечно, Сашок, Аветик и Нюрочка. Подходят и Володя Горев, Шура Булыгина — много больных, даже Кассандра!

Последним появляется Георгий Дмитриевич.

— Не опоздал я? Не проходила она еще?

Между двумя рослыми, красивыми медсестрами, ведущими Александру Артемьевну под руки в операционную, она кажется совсем девочкой. Маленькой, старенькой девочкой. И как-то особенно больно хватает за сердце ее лицо, подготовленное к операции: наполовину окрашенное «бриллиантовой зеленью».

Нас она своими почти ослепшими глазами не видит, хотя и смотрит в нашу сторону. И мы, не сговариваясь, молчим. Не надо ее волновать перед операцией.