Свет маяка - [6]

— Ну, что ж, Михаил Львович, не находится желающих, будем назначать в твое отделение в наряд в порядке очереди. Лично я так смотрю — участок у тебя весьма ответственный и, скажу больше — наиважнейший. Сам понимаешь, когда в животе пусто, воевать трудно, даже невозможно. Кажется, Суворов говорил: «Солдата сначала надо накормить, а уж потом и дело с него спрашивать». Вот так.

Миша с обидой ответил:

— И придумали вы, Петр Петрович! Интендант. Кличка какая-то.

Подошел Бертенев.

— Не в названии дело! Скажите, пожалуйста, товарищ Журов, разве среди интендантов нет героев?

— Пока еще нет, — отозвался Миша и, улыбнувшись, заключил:

— Но обязательно будут.

— Мы, Миша, еще себя покажем, — вмешался Лепов. Он некоторое время молчал, смотрел куда-то в заснеженный лес. — Родился я в этих краях. Понимаешь? Только ни отца, ни матери не помню — умерли, когда мне еще и двух лет не было. Страну исколесил вдоль и поперек. Люблю бродяжничать. Думал — буду геологом, а стал морским офицером.

Лепов нравился Журову, а теперь он и вовсе проникся к нему уважением.

— Это я так, Леша, не подумав, обиделся. Порученное дело надо выполнять. — И, уже обращаясь ко всем, произнес: — Товарищи, прошу доложить, какие у кого есть запасы. Впредь будете получать питание строго по норме. Особенно спирт.

— Вот это по-военному, — улыбнулся Шуханов. — Все слышали? Действуйте, товарищ Журов.

Оставшиеся продукты интендант взял на строгий учет.

Тринадцать бойцов в маскировочных костюмах с рюкзаками и автоматами шагали по лесу. Первую тяжелую лыжню прокладывали по очереди.

Населенные пункты по-прежнему обходили. Туда проникали только разведчики… Когда до Масляной горы остались считанные километры, всем стало как-то легче. Уж слишком большие надежды возлагали на деревеньку, о которой несколько дней назад никто, кроме Лепова, и не слыхал…

Отправляясь в очередную разведку, Алексей просто, даже очень обыденно сказал:

— Иду в Масляную гору.

— Давай, дорогой, топай, — тоже просто и тепло отозвался Журов.

Ох, если бы товарищи знали, что творилось на душе у Алексея! Тогда бы поняли, как этот смелый, иногда отчаянно бесшабашный моряк, волновался и переживал!..

Лепов и Веселов размашисто шагали по глубокому снегу.

Разведчику во время боевого задания не положено думать о постороннем: он любой ценой обязан добыть нужные сведения. Все это Лепов знает. Но что поделаешь, если в голову лезут всякие несерьезные мысли. «Надо сосредоточиться на самом главном, — решает Алексей. — К кому лучше всего пойти? К председателю колхоза Нестерову? Павел Степанович поможет установить связь с партизанами. А может, лучше к Чащиным? К дому Нестерова пробираться опаснее, придется делать большой крюк, идти к озеру и, прячась в ивовых зарослях, ползти к деревне огородами. На это уйдет час, а то и больше. Двор Чащиных ближе к лесу и проникнуть к нему легче. С Тосей встречусь…» И снова полезли в голову воспоминания: припомнились танцы около качелей на берегу тихого Черного озера, прогулки по лесу, старая сосна, около которой целовались… Кольнула другая тревожная мысль: «А вдруг никого нет в деревне?.. Чепуха! Кто-то должен остаться».

— Пожалуй, пойду к Чащиным: риску меньше.

Веселов согласился с Леповым.

Они находились у самой деревни. Оба похожи на снежные комы — белые лыжи, валенки, брюки, халаты, капюшоны, только лица не закрыты. Зорко всматриваются в сероватые деревенские постройки. Показывая рукой избу, на которой виднеется флаг, Лепов тревожно произнес:

— Плохи наши дела, Яша, Флаг-то немецкий…

Постояли молча.

Но что это? Деревня будто поредела, домов стало меньше. Там вон должна стоять изба председателя колхоза Нестерова. Лепов помнит ее — обшита тесом, выкрашенным в желтый цвет, с белыми окнами, большим крыльцом. Где же она? Сожжена?

Послышались звуки губной гармошки, стук топора.

Алексей нащупал руку Веселова и крепко сжал:

— Пойду я, мичман. Сверим время. Жди час. Добавишь еще пятнадцать минут для надежности и возвращайся. Уходите без меня. Все, Яша, я пошел.

* * *

Тося Чащина колола дрова. На ней овчинная шубейка с белой меховой оторочкой, на ногах — катанки. Нос покраснел от мороза, а глаза с длинными ресницами суровые…

Много дней прошло с той памятной ночи, когда гитлеровцы повесили колхозных активистов — Нестерова, его дочь Веру и Плетнева, а через два дня партизаны казнили трех предателей. Фашисты в Масляной горе появлялись и уходили, оставляя после себя кровавые следы… Увезли девушек в Германию. Тося едва избежала горькой участи… Подняв над головой тяжелый колун, она будто замерла. В бывшем правлении колхоза кто-то играет на губной гармошке и поет. «Пойте, пойте, стервятники, потом плакать будете». Она со всей силой опустила колун, и полено разлетелось. «Вот так бы по вашим головам стукнуть!». Выпрямилась, поставила на-попа березовый кляч, провела через его сердцевину тупым лезвием, как это делал отец, взметнула колун высоко над головой и, крякнув, ударила. Две плахи полетели в снег. «Подпустить бы вам красного петуха, небось, всполошились бы. Вшивые вороны! Баню им топи! Ишь чего захотели!? А я не желаю! И не буду!.. — Смахнула варежкой выступившие на лбу капельки пота. — Объявления расклеили, обещают большие награды за Карпова, Волкова и Оленева… Ждите, на тарелочке доставят. Убегу к Карпову! Эх, найти бы их! Наверно и батя с ними».