Свет любви - [82]

Механики жадно рассматривали комбинезон с прозрачной лицевой полусферой. Видя, что их внимание приковано к комбинезону, Гурьянов объявил перерыв.

Словно астронавт, собравшийся в межпланетное путешествие, Миша сквозь прозрачный колпак гордо и неприступно осматривал окружающих. От правого бока комбинезона отходила резиновая трубочка, из которой выступал полый наконечник с резьбой. Пока Гурьянов и Дроздов курили, Ершов подманил Мишу к воздушному баллону и напустил в комбинезон столько воздуха, что бедного моториста обхватило материей со всех сторон и зажало до боли. Он сообразил, в чем дело, быстро отсоединился от баллонного шланга и помчался за Ершовым. Резиновый хвостик комбинезона пищал, как детская игрушка «уйди-уйди». Механики покатились со смеху.

«Какие они еще дети!» — с усмешкой подумал Гурьянов.

Он подошел к Ершову и сказал:

— Сегодня же наденьте положенные вам погоны! В отдельную палатку перешли?

— Так точно, товарищ капитан! Но вот погонов нигде не купишь — порасхватали.

— Стыдитесь… товарищ офицер! — упрекнул Гурьянов.

«Офицерское звание обязывает и дисциплинирует, — думал Ершов, — но если бросить шутки, тогда и жить будет неинтересно…»

— Виноват, товарищ капитан, — вслух сказал Ершов, — сам не думал, что так получится…

— Будьте внимательней на занятиях. Вам одному из первых придется принять реактивный…

На следующий день механики провожали свои «старушенции» в последний путь.

«Прощай, аэродром!» — мысленно сказал Корнев, глядя на опустевшую стоянку из окна кабины стрелка-радиста. Его самолет сходил со стеллажей. По полю, к бетонной дорожке, одна за другой рулили машины Ершова, Еремина, Желтого. Только ТУ-2 Князева оставался на стоянке. Широкие крылья старых бомбардировщиков мерно покачивались, подпрыгивали хвостовые оперения.

— Спасибо за службу, друзья, — прошептал Корнев, думая о том, что скоро начнется новый этап в его жизни — учеба в Академии имени Жуковского.

Мысли его были прерваны ревом моторов на старте.

«Летчик прожигает свечи, моторы долго работали на малых оборотах», — механически подумал Игорь.

Самолет его рванулся и пошел на взлет. Есть ли что прекраснее этого мгновения!

Когда шли уже на посадку, сквозь плексиглас в носу фюзеляжа Корнев увидел огромный ангар на окраине города; несколько приаэродромных построек; матерчатый флюгер, надутый ветром; две линии железной дороги, между которыми на летном поле, как две простыни, белели две посадочные площадки. Прежде, когда Игорь пролетал над этим аэродромом, там было много учебно-боевых и учебно-тренировочных машин. Куда же они подевались?

Приземлившись, самолеты второй эскадрильи порулили не направо, к флюгеру, где некогда стоял один из учебных полков, а налево, к огромным, ослепительно сверкающим на солнце нефтеналивным хранилищам. Там было множество людей, стояло несколько тракторов и два танка такой величины, каких Игорь никогда не видел. Машина Корнева остановилась у фюзеляжа самолета с отсоединенными крыльями. Несколько консолей лежало рядом.

— Вторая эскадрилья! Ко мне! — скомандовал Пучков. — Становись!

Он объявил механикам, что машины они сдадут без всяких актов и формуляров: самолеты будут здесь деформировать.

— То есть как деформировать? — воскликнул Еремин.

— Неужели они так ни на что уже не годны? — удивился Князев.

— Как же так, без актов и формуляров? Это не положено, — сказал Громов.

Слова Пучкова ошарашили всех.

— Не дадим! — заорал Ершов. Весь строй загалдел.

— А вы думаете, мне не жаль? Столько лет вы холили и берегли в них каждую муфточку, на каждом шплинтике кровь ваша и пот. — При этом щеки Пучкова дрогнули. На него больно было смотреть. Было похоже, что он не авиационный техник, а председатель колхоза, где все лошади вдруг заболели сапом и их надо немедленно пристрелить. Но в ту же минуту он овладел собой и закончил так: — Приказ есть приказ, товарищи. Все машины исправны, но использовать их невыгодно: бензина сожрут больше, чем стоят сами… Их сдеформируют, отправят по железной дороге на завод, а нам дадут новые. Разойдись!

И хотя все понимали, что не потехи ради ломают самолеты, все же было как-то обидно, больно… Работящий Ершов чувствовал себя так, будто оказался не у дел. Приуныл Корнев, задумался старшина Князев, и совсем поник Миша Пахомов — рассеянный и чувствительный человек. Еще вчера он сидел верхом на фюзеляже и чистой ветошью протирал глаза самолета — прозрачные стекла кабин. Миша полюбил их, как живые существа. Самолеты! Красавцы и умницы! Он сроднился с ними, как с людьми, и вот…

Взревели два танка, встали друг перед другом, как два противника. Крошечный по сравнению с ними трактор опасливо прошмыгнул между ними, волоча за собой консоль — половину самолетного крыла. Когда консоль оказалась между танками, тросы были отсоединены, люди по команде разошлись за танки, и эти две стальные громады, отбрасывая гусеницами целые плиты земли, пошли друг на друга. Что-то зазвенело, жалобно, надрывно, как бы прося в бессилье помощи. Дюраль вздулся, внутри крыла хрустнуло, и крыло превратилось в плоскую рваную массу,

— Порядок! Негабарит прессуем в габарит!.. — весело закричал какой-то сержант-танкист, когда танки разошлись.