Свет и мрак - [31]

— Как же мы будем веселиться? — спросила я, смотря на её доброе бледное лицо и на её еще более добрые и кроткие большие черные глаза.

— Мы будем ездить в театр и на балы…

Это меня удивило и заинтересовало и в тот же вечер, когда пришел Поль, я ему передала эту весть.

Москву я уже знала: я прожила в ней около двух лет. Меня отдали туда в пансион, но через два года тетя меня опять взяла в деревню. В пансионе я ужасно тосковала и постоянно была больна. Мое образование опять стало домашним. Тетя учила меня по-французски и всем так называемым «элементарным» наукам. Ей я обязана моим образованием, да мисс Берд и моему «тихому» Полю, который развертывал передо мной в ярких образах и картинах все то, что я находила таким сухим и скучным в моих учебных книгах. Наконец, тётя выучила меня играть на рояле. Она играла как виртуозка, и как теперь я вижу её маленькую фигурку, всю в черном, за роялем и передо мной мелькают её ручки, с брильянтовым колечком на левом мизинце. Я полюбила музыку и вскоре целые часы стала проводить за роялем. Поль также любил музыку, хотя не играл — любил слушать меня, сидя в нашей большой зале, у окна.

В Москве мы пробыли не долго. На четвертом большом бале, который был в дворянском собрании, мне сделалось невыносимо скучно. Я вспомнила грустное задумчивое лицо Поля, когда он прощался с нами.

— Смотрите же, — говорил он, пожимая мою руку: — веселитесь хорошенько и когда возвратитесь — все мне расскажите…

— Отчего же вы не едете с нами? — спрашивала я.

— Мне нельзя. У меня работа.

— Какая?

— После скажу…

— Все после… Когда же это после?..

И мы уехали.

На другой день бала в дворянском собрании я решительно объявила тете, что больше на балы не поеду.

— Отчего же? — спросила тетя. — Ты так веселилась.

Кругом тебя постоянно было столько кавалеров.

— Так!.. Не знаю отчего, но мне хочется домой, мне скучно без Поля.

И я заплакала.

Тетя пристально посмотрела на меня и ничего не сказала.

Мне было весело только на первом вечере — он меня тешил как новинка. Помню, собираясь на него, я долго смотрелась в зеркало и любовалась на себя, на открытые плечи и голые руки.

Я точно тетя, думала я… Только молоденькая, притом нос у меня не такой длинный, как у тети, а таких волос у ней нет и никогда не было, и я любовалась на мои длинные и толстые черные косы…

Через два дня мы отправились в Роматищи. Стояли довольно сильные морозы, нам было тепло в нашем зимнем, обитом войлоком возке. На каждой станция я торопила, чтобы нам запрягали скорей лошадей и целых полторы суток почти ничего не ела.

Когда мы подъезжали к Роматищам, я услыхала звонки и бубенчики. Прямо на нас летела бойкая тройка. В санях сидел Поль в его теплой дохе.

Помню, я так обрадовалась при этом свидании: мне хотелось броситься к нему на шею, но он подошел и отворил дверцу возка со стороны тети и порыв мой улетел; только слезы радости стояли на моих глазах.

Через несколько дней он мне признался, что это по его совету меня возили в Москву для веселья. И когда я удивилась и недоумевала, для чего это было сделано, то он мне прямо заявил:

— Для того, моя дорогая, чтобы испытать вас… Здесь, в деревне вы живете монотонной, однообразной жизнью…

Но ведь эта жизнь вместе с вами, Поль! — перебила я его… Ах! если бы вы знали, как мне скучны показались эти вечера, в особенности последний… Театр!.. Да! Я действительно наслаждалась… Ах! Какой талант этот Щепкин, или эта Никулина-Косицкая… Но и театр мне опротивел… Потому, мне кажется, что подле меня не было вас — моего друга, руководителя, с которым я могла бы поделиться… кого могла бы спросить о том, чего не понимала.

Он ничего не сказал и только крепко пожал мою руку.

И моя жизнь потекла так же однообразно, как прежде. Я переиграла ему все пьесы. Мы снова перечитали наши любимые вещи. И оба мы были так счастливы и довольны нашей жизнью. Я только чувствовала, что он стал как-то ближе ко мне, роднее. Очень часто по целым длинным зимним вечерам мы сидели где-нибудь в уголку, чаще в диванной Это было наше любимое место. Тетя беседовала с мисс Берд, или с нашим соседом Иван Иванычем Лючевским. А мы сидели молча и мне как-то сладко и жутко было сознавать его близость. Я брала его руку и не выпускала из своей руки. Я смотрела на его лицо и это лицо мне казалось до того милым и близким, что мне ужасно хотелось обнять его и высказать, как сильно, безгранично я его люблю. Но он обыкновенно тихо выдергивал большую сильную руку из моих рук и так же тихо отодвигался от меня.

Помню один раз, это было на масленице, на меня напала тоска.

— Это просто тяжесть блинов, — объяснял он. — Вы сколько сегодня изволили скушать?

— Нет! Поль, не шутите!.. Мне просто хочется плакать… Я всем недовольна… Мне все, весь свет противен…

— И я также противен?…

Ах!.. Нет… Поль! — сказала я садясь подле него и взяв его за руку. — Скажите мне, почему мы не говорим друг-другу «ты»… Мне кажется, что вы мне такой же родной, как и моя тетя… даже… более, чем тетя, — прибавила я шепотом. Он опять хотел повернуть это в шутку.

— Вероятно, потому не говорим «ты», что мы с вами не пили брудершафт… Вот сегодня выпьемте и будемте друг другу «ты» говорить.