Свет и мрак - [22]

Мистер Чертч замолк, на глазах его задрожали слезы.

Но в глазах Артингсона ничего не было, кроме отчаяния и нетерпения.

— Далее, сэр, далее! — вскричал он грубо, — что вам нужно от меня?

— Я обращался, сэр, за помощью, за разъяснением к медицине. Она мне ни в чем не помогла, ничего не разъяснила. Тайна осталась тайной. Она похоронена в этих трех могилах. Я искал ответа в разных науках… Я, я даже занимался теорией вероятий… Нигде, нигде не было ответа! Когда в первый раз я увидел вас на митинге, когда я услыхал вас, ваше вдохновенное пророчество, — мне вдруг пришла мысль, одна мысль… может быть, поэт скажет то, что не могут сказать ни религия, ни наука… И вчера, вчера вечером, они все три явились ко мне, они, мои милые, безвременно погибшие… они явились и скрылись как сон…

И мистер Чертч медленно провел пальцами перед глазами, как будто изображая этим тех, которые явились перед ним и скрылись, как сон… — Они все, сэр, все сказали мне: —иди к мистеру Артингсону!

— Господи! — чуть не вслух подумал Артингсон, — что это за сумасшедший такой навязался!

— Я бы советовал вам, — сказал он мистеру Чертчу, — советовал бы еще раз обратиться к доктору, потому что галлюцинации вещь опасная… или, или обратитесь к спиритам, к какому-нибудь медиуму… он, наверное, ответит вам лучше меня, а я не могу, положительно не могу быть вам в чем-нибудь полезным.

Мистер Чертч остановился на одно мгновение и заговорил хриплым шопотом:

— Я обращался, сэр, и к спиритам, я обращался и к медиумам, они мне ничего не сказали… — Он снял шляпу, отер лоб тонким, белым, свернутым в комочек платком, который дрожал в его длинных костлявых пальцах; потом вздрогнул, с каким-то судорожным порывом, снова надел шляпу и вдруг глаза его устремились на Артингсона и дико заблистали. — Я убил бы себя, сэр, убил бы с наслаждением, — вскричал он, — если бы кто-нибудь сказал мне, что загробной жизни нет… Я вижу, слышу всюду одни намеки, тысячи жгучих вопросов встают в жизни, религия не удовлетворяет, наука молчит, поэт, вдохновенный поэт, пророк наших дней, ничего не может сказать нам… Мы ничему не верим и ничего не знаем — ни веры, ни убежденья!

Он быстро двинулся к Артингсону, протягивая к нему свою костлявую, дрожавшую руку… так что Артингсон невольно отступил от этого странного, безумного существа.

— Мы бродим впотьмах, сэр! мы бродим в глубоких, непроглядных потьмах!

И он быстро отвернулся и вышел вон, шатаясь и тяжело переступая своими длинными ногами.

Артингсон вздохнул легко и свободно, когда удалился этот загадочный мистер Чертч, удалился как черный паук с длинными черными ногами.

Но, в сущности, в глубине сердца, он был даже благодарен ему, хотя и не сознавал этой благодарности. Этот визит как будто развлек, оживил его, и он с новыми силами, с новой лихорадочной деятельностью принялся укладывать свои вещи.

Какой-то легкий, неуловимый шорох, какое-то тонкое освежающее и раздражающее благоухание долетело до него, он быстро вскочил и обернулся.

Перед ним стояла она, «как ангел белый иль белая птица» — она, мисс Дженн Драйлинг!..

VI

— Я схожу с ума, это галлюцинация! — быстро промелькнуло в голове Артингсона.

— Мисс Дженн!.. — вскричал он, — вы-ли это!?

Но, взглянув на её лицо, судорожно дрожавшие руки на её заплаканные, померкшие глаза, он понял, что это действительно она. Он даже понял, зачем она пришла к нему и сердце его сжалось.

— Мистер Артур! — сказала она, протягивая к нему дрожащие руки, — я пришла сказать вам, что я люблю вас и пришла проститься с вами… О! я надеюсь, что вы не найдете ничего преступного в том, что вы мне отдадите несколько минут, несколько последних минут моего счастия в этом мире, за которые я буду так глубоко, глубоко благодарна вам.

У него потемнело в глазах.

Броситься к ней, броситься перед ней на колени, обнять ее, отдаться всем существом, всем сердцем одной минуте, минуте блаженства, счастья неоценимого, полного и затем будь, что будет. Пусть судят, пусть казнят его и свет, и Бог правосудный!..

Он овладел собою, овладел своею страстью.

— Мисс Дженн! — сказал он, стараясь придать своему голосу и твердость, и нежность, — я глубоко ценю вашу привязанность, ваше признание… и позвольте искренно, крепко, как другу, пожать вашу руку! И он действительно пожал эту чудную, прекрасную, холодную руку.

— Мы сядем здесь, — говорил он, указывая на широкий диван, — и, если желаете, будем говорить с вами, как искренние, давнишние друзья. — И он действительно усадил ее на диван, и сел подле неё. Но только он видел, как дрожит вся она, как колышется её высокая грудь и чувствовал, как дрожит сам он, как стучит его собственное сердце и пылает голова его.

— Мисс Дженн! — сказал он, — и голос его прерывался, — вы знаете, что я старше вас, почти двадцатью годами… вы знаете, что я люблю и мою жену и всю мою дорогую семью… но я глубоко чувствую, о! я понимаю, что теперь творится в вашем бедном сердце!..

Она вдруг приподняла опущенную головку, она встряхнула всеми своими черными кудрями, её лицо побледнело, глаза засверкали.

— Мистер Артур! — сказала она, сдвинув брови и тяжело дыша, — я не прошу у вас ни наставлений, ни сожалений.