Свет и мрак - [21]

— Сэр! — торопливо говорил ему слуга, — сэр, вас вызывают, там целая улица наполнена народом.

Шатаясь, он вышел на балкон. Его ослепил блеск нескольких тысяч факелов, его оглушил неистовый крик толпы. Он поклонился, пошатнулся и слуги бросились, подхватили его и, поддерживая, снова увели в комнату и уложили опять в постель.

— Не надо-ли послать за доктором? — перешептывались они испуганными голосами.

— Не надо! — сказал Артингсон, твердо и внятно, и вдруг приподнялся и принял снова тех успокоительных капель, которые так благотворно всегда действовало на него. Но теперь эти капли только усилили раздражение, и сердце его билось, как будто хотело разорвать грудь и улететь туда, где теперь, может быть, лежала больная и рыдающая она— эта чудная девушка!

Он встал с нестерпимой болью в голове, достал из чемодана Laudabum liquidum и принял довольно крупный прием. Он заснул, подавленный тяжелым, отравленным сном, и этот сон был еще более мучителен, чем самая явь. В этом сне ему представлялось, что он бродит в темных пещерах и там, где-то в потьмах, непроглядных потьмах, раздается её голос, её замирающий, зовущий на помощь, голос. Он силится дойти до него, он спотыкается о наваленные каменья, он ощупью идет под холодными мокрыми сводами, а голос её стонет, глохнет и замирает где-то вдали, в предсмертных муках!

Или вдруг является она перед ним, полная страсти, любящая, с восторженным ласкающим взглядом, и нет никаких перегородок перед ними; он бросается в её жаркие объятия, и вдруг эти объятия стынут и в руках его холодный, посинелый труп.

— Это вы убили ее, вы, мой дорогой друг, точно так же, как и меня убили! — говорит тихо, качая головой, мисс Драйлинг…

Он вскакивает как безумный, он как будто проснулся, но кошмар и в полусне давит его. Он тянется, как бесконечная пытка, и картины одна другой нелепее, мучительнее встают, как живые, в его отравленном воображении.

И наконец, он действительно проснулся. Он проснулся, словно разбитый, отуманенный, в чаду тяжелого угара. Одна только мысль улыбалась и поддерживала его, руководила им. Скорей туда, туда, домой, в мирное пристанище, в тихий, семейный угол!

Он оборвал все свои дела. Какой-то ловкий спекулянт, при этом удобном случае, надул его на несколько тысяч долларов; наконец, в шесть часов вечера он был свободен, совершенно свободен. Он начал укладываться с лихорадочной поспешностью, кое-как завертывая и тиская вещи в чемодан.

— Туда, туда, скорей туда! — повторял он чуть не вслух.

Вошел слуга и подал ему карточку, на которой крупным шрифтом было напечатано:

«Мистер Чертч».

— Я не могу, — вскричал Артингсон, — я никого не принимаю, я болен, расстроен, я тороплюсь!..

Но Мистер Чертч стоял уже перед ним во всю вышину его высокого роста.

— Я не обеспокою вас, сэр! — говорил он. — О! я понимаю ваше расстройство… Я прошу у вас несколько минут, одного полчаса, если только вы можете пожертвовать полчаса для страждущего человека, который в вас, поэте и музыканте, именно в вас, ищет спасенья.

И, говоря это, мистер Чертч ударил себя костлявым кулаком в плоскую грудь.

Он был весь в черном, и шляпа, которую он не думал снимать, была вся закутана черным крепом.

Он говорил хриплым, каким-то скрипучим басом. Его длинное, бледное лицо было все покрыто складками и сверкающие, бегающие глаза выражали в одно время и мольбу, и отчаяние, а тонкие, сжатые губы то дрожали, то кривились в какую-то странную улыбку.

— Что вам нужно, сэр, — вскричал Артингсон, — вы просто врываетесь ко мне!

— Одно слово, сэр, одно ваше слово, — проскрипел мистер Чертч, трагически взмахнув рукою; —неужели же вы мне откажете в этом слове, в одном ответе на тяжелый, тяжелый вопрос. — И он вдруг порывисто снял шляпу и потер рукою свой высокий лоб.

— Говорите скорее! — вскричал с нетерпением Артингсон, бросаясь к нему, — мне время дорого — я занят, я болен.

Слуга удалился с почтительным поклоном.

— Я буду короток, сэр. Я был женат, сэр; у меня было три жены. — И мистер Чертч опять нахлобучил его траурную шляпу на высокий лоб. — Я был в великой, в этой сумасбродной секте правоверных, святых мормонов… Я думаю, сэр, вы ничего не находите, ничего предосудительного в том, что человек может любить двух, трех, даже нескольких женщин… Это так естественно?..

И мистер Чертч замолчал, как будто ожидая ответа. Но что-же мог ответить на это Артингсон? Сказать — я нахожу это противоестественным, безнравственным! О! нет! этого не мог ответить мистер Артингсон, не мог ответить теперь, в настоящую минуту, когда там, в его представлении, стояли два женских образа и он не мог решить, который из них сильнее, неодолимее его тянет; он захватил бы теперь оба эти образа в его измученное, больное сердце.

— Что-же дальше, — вскричал он, — говорите, сэр, скорее, что вам нужно от меня?

— Далее, сэр, было то, что все мои жены умерли, все… все; умерли также и мои дети, мои милые дети… Они умерли все, и я брожу, сэр, как тень, одинокий скиталец. Я не смею взглянуть больше ни на одну женщину, я боюсь, сэр… О! как я боюсь, чтобы моя, ни для кого ненужная, жизнь, не стоила еще жизни какому-нибудь молодому существу, чистому, доброму, умному, полному юных сил и цветущих надежд…