Свет грядущих дней - [134]

С последним вздохом, перед тем как затянулась петля, Роза выкрикнула по-польски: «Сестры, отомстите!»

Глава 27 Свет грядущих дней

Реня

Октябрь 1943 года

На выходе из камеры в Мысловице Реню встречал жандарм[810].

– Тебя… – сказал он.

Она так долго ждала, хватаясь за последнюю соломинку надежды, что теперь была готова. Готова умереть.

– …отныне в любой день, – медленно, многозначительно продолжил жандарм, – в любой день тебя могут забрать для выполнения нового задания. Пока ты будешь работать на полицейской кухне.

Что?!

Реня не произнесла ни слова, но вздрогнула от облегчения. Не Освенцим! Чудо! И даже не допрос, а «продвижение».

Впервые после месячного пребывания в мысловицкой тюрьме она вышла за ее пределы и пошла по улице, по нормальной улице. Направляясь в полицейский участок, она лихорадочно озиралась в поисках хоть кого-то знакомого, кому могла бы рассказать о своем заключении. Но вокруг были только чужие.

Ренина смена начиналась в четыре часа утра и продолжалась до четырех дня. Когда она покидала тюрьму, было еще темно, потом начинал брезжить рассвет, кроваво перетекавший в день. Поварихой, вспоминала она, была прожорливая немка, но она хорошо кормила Реню, и девушка постепенно восстанавливала силы. Из-за ежедневных проверок она не могла проносить еду в камеру, но, насытившись за день, отдавала свои тюремные обеды голодавшим сокамерницам, в основном еврейкам. Остальные смотрели на нее со злостью.

Один из жандармов[811], водивших Реню на работу, обращался с ней великодушно, угощал сигаретами, яблоками, бутербродами с маслом. Рассказал ей, что много лет прожил в Польше, хотя родом из Берлина, получил статус фольксдойче. Его заставили развестись с женой-полькой, но он забрал их ребенка и тайно отвез к ее родителям.

«Не могу сказать, почему я верила и доверяла ему, – писала впоследствии Реня. – Я интуитивно чувствовала, что он человек честный и что дружба с ним может быть мне полезна».

Однажды вечером, когда заключенные уже спали, Реня написала письмо. Пришлось рискнуть: она попросила дружелюбного жандарма отправить его в Варшаву, «ее родителям», объяснив, что со времени ее ареста никто не знает, где она. Он пообещал приклеить марку и отослать письмо, но погрозил Рене пальцем, предупреждая, чтобы она никому об этом не рассказывала.

С того дня Реня потеряла покой. Что она наделала? Что, если жандарм сдаст ее гестапо? Тогда ее положение станет еще более тяжелым. Письмо, пусть и зашифрованное, содержало кое-какую информацию и несколько адресов объектов – то, что следовало вывезти из здешней местности. Самое главное: она хотела, чтобы товарищи узнали, где она. Но с каждым днем, по мере того как ее все глубже затягивал водоворот лагеря, окружавшего нацистскую тюрьму, у нее оставалось все меньше надежды на то, что кто-то ее найдет.

* * *

Однажды поздно ночью в камеру привели четырех женщин с маленьким ребенком. Все женщины были еврейками, кроме одной, Татьяны Куприенко, русской, родившейся в Польше. Реня подружилась с Татьяной. Они разговаривали на смеси польского и русского. Татьяна рассказала, что прятала этих евреек в благодарность за то, что они помогли ей до войны. Она укрывала шестерых взрослых и одного ребенка у себя на чердаке, полагая, что никто этого не знал. Связавшись с фальсификатором, достала им чрезвычайно дорогие польские документы и надеялась, что они найдут себе работу в Германии. Большинство женщин не решались разлучиться с мужьями, имевшими выраженную семитскую внешность, но одна все-таки уехала в Германию и в письме сообщила, что действительно нашла там работу.

«Спустя два с половиной месяца ко мне в дом явилась полиция с семнадцатилетним юношей-поляком, – рассказывала Татьяна. – Не успела я и слова вымолвить, как мальчишка сообщил полицейским, что я прячу евреев. Нас всех арестовали, в том числе двух моих братьев и фальсификатора. Я до сих пор не знаю, откуда они узнали про мой чердак, про поддельные документы, про женщину, уехавшую в Германию, и даже про то, сколько я заплатила фальсификатору. Прежде чем допросить меня, они вслух зачитали все, что знали обо мне, и все было правдой». В полицейском участке Татьяну избили. Гестаповцы сказали ей: твое счастье, что ты русская, иначе тебя бы повесили. И пригрозили убить или сгноить в тюрьме.

Через два дня евреек и их мужей отправили в Освенцим. А еще через два в камере оказалась та женщина, которая уехала в Германию, она была в состоянии полного отчаяния. Уверенная, что выживет, работая до конца войны на какого-то фермера, жившего неподалеку от Берлина, она внезапно была арестована. После допроса ее принесли в камеру на носилках, изувеченную почти до неузнаваемости. Из ее тела были вырваны большие куски плоти. Нацисты заткнули ей рот кляпом, стали бить по ступням металлическими прутьями и протыкать кожу раскаленным железом. Несмотря на все эти пытки, она не выдала ни Татьяну, ни человека, изготавливавшего фальшивые документы. Точно так же нацисты пытали и Татьяну.

Однажды, пребывая в менее подавленном настроении, чем обычно, Татьяна сказала Рене: «Несмотря на все, через что мне пришлось пройти, у меня все равно такое ощущение, что в один прекрасный день я окажусь на свободе. Я должна выжить, чтобы позаботиться о маме. У меня в Варшаве есть богатый свояк, может быть, он меня выкупит отсюда».