Свет Азии - [5]

И они отправились туда, где зеленели сады и шумели ручьи, тудагде тучную почву вспахивали тяжелые плуги, запряженные быками, на могучихъ плечахъ которыхъ скрипели ярма. Плодоносная красная глина приподнималась и падала длинными, мягкими волнами вокругъ плуга, тогда-какъ работникъ ставилъ на него обе ноги, стараясь провести борозду сколь возможно глубже. А изъ-за пальмъ слышалось журчанье воды въ роднике, и всюду, где протекалъ ручей, благодарная земля окаймляла его берега благоуханными цветами и стройными стеблями душистаго тростника. Дальше виднелись сеятели, вышедшие сеять. Въ чаще весело щебетали птицы, сплетавшия себе гнезда. Рощи кишели мелкими животными – ящерицами, пчелами, жуками, пресмыкающимися, и все они наслаждались весною. Колибри блистали среди ветвей манго, пестрый рыболовъ носился надъ прудомъ, белыя цапли гордо шагали по лугу, ястребы кружились въ воздухе, павлины летали вокруг расписанннаго храма, сизые голуби ворковали на берегу ручья, а изъ отдаленной деревни барабанный бой сзывалъ народъ на свадебный пиръ.

Все говорило о мире и довольстве, царевичъ виделъ это и былъ доволенъ.

Но вотъ, присмотревшись ближе, онъ заметилъ шипы на розахъ жизни. Онъ заметилъ, какъ загорелый крестьянинъ обливается потомъ, чтобы заработать плату, какъ онъ изнемогаетъ, чтобы купить себе право жить, какъ, онъ въ знойные полуденные часы погоняетъ большеглазых, быковъ и колотить ихъ палкою по бархатистымъ бедрамъ; онъ заметилъ, что ящерица естъ муравьевъ, а змея – ящерицъ, что змеи и ящерицы, въ свою очередь, служатъ пищею коршуну; что рыболовъ отнимаетъ добычу у зимородка, что балабанъ гоняется за соловьемъ, а соловей – за пестрокрылыми бабочками; что всюду всякий убиваетъ убийцу и самъ становится жертвой убийцы; что жизнь питается смертью.

Подъ красивою внешностью скрывается всеобщий свирепый, мрачный заговоръ взаимнаго убийства, все имъ охвачены отъ червя до человека, который убиваетъ себе подобныхъ. Когда онъ увиделъ все это: и голоднаго пахаря, и усталаго быка съ шеей, истертой ярмомъ, и общую жажду жизни, вынуждающую все живое къ дикой борьбе, тогда вздохнулъ онъ глубоко. – Неужели это, – сказалъ онъ, – та счастливая земля, которую вы хотели мне показать? Какимъ тяжелымъ потомъ омоченъ хлебъ земледельца! Какъ утомительна работа вола! Какую ожесточенную войну ведетъ въ лесу и сильный и слабый! Сколько битвъ происходить и въ воздухе! Даже вода не можетъ служить убежищемъ! Отойдите отъ меня на время, дайте мне обдумать все то, что я теперь узнал!

Сказавъ это, селъ милостивый господь, Будда подъ деревомъ Джамбу, селъ, скрестивъ ноги такъ, какъ его обыкновенно изображаютъ на священныхъ статуяхъ, и началъ въ первый разъ рамышлять о страданияхъ жизни, объ ихъ источникахъ и о средствахъ помочь имъ. Сердце его наполнилось столь великимъ состраданиемъ, столь широкою любовью ко всему живущему, столь страстным желаниемъ облегчить общую скорбь, что силой этой любви, этого желания духъ его перешелъ въ состояние экстаза, и юноша очистился оть всякаго смертнаго ощущения и сознания и достигь, такимъ образомъ, «дьяны», первой ступени на пути спасения.

Въ этотъ часъ пролетали пять священныхг духовъ (риши); крылья ихъ затрепетали, когда они приблизились къ дереву.

– Какая высшая сила заставляетъ насъ уклоняться съ пути? – вопрошали они другъ друга.

Духи чувствуютъ силу боговъ и святое присутствие чистыхъ. И, взглялувъ внизъ, увидели они Будду, увенчаннаго сияниемъ розовыхъ лучей и погруженнаго въ мысль о спасении мира. И услышали они голосъ бога, хранителя леса:

– Риши, это спаситель мира! Спуститесь на землю и поклонитесь ему! И лучезарные спустились, сложили крылья а пропели ему хвалебную песнь. Затемъ они снова поднялись и понесли богамъ благую весть.

Царь послалъ слугу искать царевича, и он нашелъ его по-прежнему погруженнаго въ размышление, хотя полдень уже прошелъ и солнце быстро склонялось за горы запада.

Все тени передвинулись, но тень древа Джамбу оставалась недвижной и осеняла его, не давая косым лучамъ солнца коснуться священной главы.

И слуга, видевший это, услышалъ изъ розоваго куста:

– Не троньте царевича! Пока тень печали не оставитъ сердца его, моя тень не двинется съ места!

Книга вторая

Когда господь нашъ достигъ восемнадцати лет, царь приказалъ построить для него три великолепныхъ дома; одинъ теплый, для зимы, былъ сложенъ изъ правильно отесанныхъ бревенъ и обшитъ кедромъ; другой прохладный, для летнихъ жаровъ, былъ весь изъ мрамора, и третий изъ кирпича, выложенный синими черепицами, предназначался для весны. Дворцы эти называлисъ: Субха, Сурамма и Рамма.

Вокругъ нихъ цвели прелестные сады, журчали быстрые потоки, раскидывались благоухающия рощи съ изящными беседками и красивыми полянами. Тамъ могъ нагуляться Сиддартха вволю и каждый часъ могъ онъ встречать новыя для него удовольствия. Много провелъ онъ тамъ счастливыхъ дней юности, – поры, когда молодая кровь быстро струится по жиламъ, но тень раздумья не покидала его, подобно туче, омрачающей серебристую гладь озера.

Царь, заметивъ это, созвалъ своихъ министровъ:

– Вспомните, – сказалъ онъ, – что говорилъ старый риши, а также и то, что предсказали ранее снотолкователи: этотъ юноша, более дорогой для меня, чемъ кровь моего сердца, будетъ великимъ государемъ, онъ сокрушитъ всехъ враговъ, онъ будетъ царемъ надъ царями! Эти слова запечатлелись въ сердце моемъ! Или, можетъ быть, онъ изберетъ печалъный и смиренный путь самоотречения и благочестивыхъ страданий, станетъ стремиться къ неизвестному благу, потерявъ все, что стоитъ хранить. Къ этому пути обращаетъ онъ жадные взоры среди великолепий моихъ дворцовъ… Вы мудры, посоветуйте мне, какъ удержать его на той гордой стезе, по которой онъ долженъ идти, чтобы исполнить все предзнаменования, обещавшия ему власть надъ миромъ, если онъ не презритъ власть. Старейший изъ министровъ произнесъ: