Сверток с вяленой воблой - [2]

Но приемщица не обратила на него никакого внимания. Она поднялась и ушла куда-то в глубь помещения - так, как будто перед ней никого и не было.

- Что такое? - повышая голос, возмутился Симаков и оглянулся. Но жаловаться было некому: спокойно, не поднимая головы, подшивала бумаги пожилая казашка, да еще такие же, как он, посетители - женщина с мальчиком - писали что-то посреди зала за столиком.

Симаков постучал костяшками пальцев о фанерный прилавок.

- Выйдет кто-нибудь? - спросил он строго, но ему никто не ответил.

- Что за хамство! - сказал он менее уверенно. Он не знал, что ему делать: уйти, или возмущаться, или требовать жалобную книгу? И он снова постучал теперь по стеклу.

Приемщица появилась минуты через две. В руках у нее был большой кусок оберточной бумаги. Симакову даже стало немного совестно: оказывается, приемщица где-то искала дефицитную бумагу. Специально для больного. Можно было бы даже поблагодарить ее, но если разобраться, так это ее прямая обязанность упаковать бандероли. Когда нет бумаги, она должна из-за этого ругаться со своим начальством, а не с посетителями или клиентами - или как там еще мы называемся на почте.

Тем временем приемщица с поразительной ловкостью двумя или тремя движениями упаковывала каждую книгу, бросала на весы, писала что-то и в конце концов все пять книг вернула Симакову.

- Что еще случилось? - удивился он.

- Адрес, - сказала приемщица.

Ну, конечно, адрес-то надо написать. Он взял бандероли и пошел в центр зала, к столу. Но единственная ручка была занята: немолодая женщина с портфелем на коленях, видимо, учительница, составляла телеграмму. Ей помогал мальчик лет пятнадцати, очень на нее похожий, только с чертами более тонкими, а в движениях более нервный, чем она. В телеграмме было уже написано: "Дорогой сыночек, поздравляем тебя с днем рождения и желаем..."

- Так чего же желаем? - спросила женщина у сына.

- Да нет же, не так, - сказал мальчик и почему-то смутился, покраснел.

Видимо, телеграмма была второму сыну женщины, брату нервного мальчика, и поскольку у матери и у брата было к этому далекому третьему разное отношение, они никак не могли решить, что же писать. Им вообще лучше было бы отправить две телеграммы. И если так случится, то ручки Симакову не дождаться.

- А что, на всей почте только одна ручка? - громко спросил Симаков, адресуясь к приемщице или к казашке, подшивавшей бумаги.

Ему никто не ответил.

- Возьмите, - сказала женщина с телеграммой. - Мы еще подумаем.

И они с мальчиком отошли к окну, причем мальчик что-то горячо доказывал шепотом, время от времени оглядываясь, смущаясь и краснея.

Симаков пять раз написал свой адрес, положил ручку и вернулся к приемщице. Та молча взяла бандероли, налепила марки и выписала пять квитанций.

- Два рубля двадцать копеек, - сказала она.

Симакову стало жарко. Отправка бандеролей стоила в три раза дороже, чем он ожидал. Он оставался почти без копейки. Завтра в Москве от аэропорта придется ехать на электричке. А за воблу при посадке в самолет и вовсе нечем доплачивать.

- Вы меня не поняли, - сказал Симаков. - Это книжная бандероль. Книжные отправления стоят дешевле.

- На заказные бандероли у нас один тариф, - сказала приемщица. Посетитель ее явно раздражал.

- Этого не может быть, - с напором сказал Симаков. - Вы посмотрите в своих бумагах. На книжные отправления свой тариф.

- Будете отправлять? - спросила приемщица.

- Вы что, плохо слышите? - возмутился Симаков. - Вам же говорят: посмотрите инструкцию, - там должно быть сказано, что книжная бандероль стоит дешевле обычной.

- Нет у меня никаких инструкций. Инструкции у начальника.

- Хорошо. Где начальник?

- Начальника нет. Сегодня суббота. Отправлять будете?

То, что приемщица была раздражена, только усиливало возмущение Симакова. Будь в ее голосе хоть немного доброжелательности, человечности, те же слова зазвучали бы по-другому. Быть может, тогда Симаков и согласился бы заплатить за бандероли столько, сколько с него требовали, - делать-то нечего. Но теперь ему показалось, что приемщица просто ленится узнать истинный тариф.

- Как ваша фамилия? - спросил он.

Приемщица не ответила. Она молча, с нескрываемой ненавистью смотрела на Симакова.

- Я спрашиваю, как ваша фамилия? Есть у вас фамилия или нет?

- У меня нет фамилии, - тихо сказала она.

Ни слова больше не говоря, Симаков повернулся и пошел туда, где он заметил дверь во внутренние помещения почты.

- Туда ходить нельзя! - вслед ему сказала казашка, но он уже открыл дверь. Тут была маленькая комната с зарешеченным окном. За столом два человека играли в шахматы. Рядом с шахматной доской лежал пистолет в кобуре.

- Вам что нужно? - спросил один из них, пожилой, в железных очках и с ровными железными зубами.

- Мне нужен начальник.

- Что случилось? - человек снял очки и положил их в старинный железный очечник, до блеска отполированный временем. Он посмотрел на Симакова без очков, и глаза у него были спокойные и внимательные.

- Я из Москвы, - сказал Симаков. - Я ведущий специалист министерства. Вот мое командировочное удостоверение. Я возмущен порядками у вас на почте.