Сверхновая американская фантастика, 1995 № 03 - [25]

Есть ли у меня право судить о силе желания моего мужа? Если бы Анна Каррас умерла естественной смертью, не было бы ничего дурного в том, чтобы прийти сюда. И сейчас не должно быть. Кто вправе решать, чьи мечты стоящие, чьи нет?

Я не просила Сяо делать то, что он совершил.

— К сожалению, — чиновница удивленно поднимает брови, — вышло недоразумение. Я не хотела напрасно обнадеживать вас. Вы и ваш муж, несомненно, имеете право стать родителями, но боюсь, что мисс Каррас уже была завещана.

Все внутри меня сжимается, как будто матка уже сократилась в сладком ожидании.

— Завещана?

Она кладет руки на крышку стола и поудобнее откидывается в кресле, как будто готовясь к долгому объяснению.

— На Хейвене много пар вроде вашей, все они ожидают возможности завести ребенка благодаря чьему-нибудь переводу или смерти. В некоторых случаях такие семьи договариваются с друзьями или родственниками об их жизнях, ну, чтобы… — недоговаривает она, избегая встречаться со мной взглядом. — Все жизни на станции уже обещаны — как только кто-нибудь умирает, уже есть ожидающий своей очереди занять его место.

Мисс Каррас завещала свою жизнь паре на Третьем Кольце в апреле прошлого года. Им уже сообщили, что они должны оформить все документы для получения разрешения.

Моя голова кружится в звенящей пустоте.

— И так поступить может кто угодно?

— Да, конечно.

— Если я скажу вам сейчас, что хочу, чтобы в случае моей смерти Сяо получил ребенка, то мои яйцеклетки смогут быть размножены после того, как я умру?

Она мигает, как будто внезапно вспыхнул очень яркий свет, и роняет руки на колени.

— Ну, да… Но это очень необычный способ завещать свою жизнь.

— Могу ли я сделать это завещание в любое время? — продолжаю я настаивать. — В любое время вплоть до самого момента своей смерти?

— Да. — Она заговорщицки наклоняется вперед и спрашивает, но почему? Может быть, вы хотите мне еще что-нибудь сказать?

Теперь мои руки неподвижны, все внутри меня застыло в теплом ожидании. Я киваю и разглаживаю свою тунику спереди, там где она колышется от моего затрудненного дыхания.

— Мой муж, Сяо — это он убил Анну Каррас.

Сяо был счастлив. Он отправился вместе с полицейскими, зная, что его казнят, как только он объяснит, что он сделал и зачем. Мы подписываем завещательное распоряжение, вместе, и Сяо прижимается щекой к моему животу, плача о своей завещанной дочери.

— Мне даже не обязательно ее видеть, — сказал он мне в наше последнее свидание. — Я буду жить в ней, и только это важно.

Нет, Сяо. Не только это.

Пчелы в зарослях — они важны. Вода, плещущая в каскадах фонтана — тоже важна. Трава, просторные открытые залы, безуханные грозди «дыхания младенца» — все это так же важно, как и твое стремление к продолжению себя и четыре просторные комнаты нашего дома.

Я рада, что ты в конце концов получил то, что хотел, что ты умер счастливым, получив право зачать дочь. Я так же рада тому, что не все права обязательно должны быть использованы, что я могу удовлетворить твое желание, не пересиливая свой собственный эгоистический страх дать жизнь чему-то новому. Ты умер, веря в рождение своей дочери, а я продолжаю жить, зная, что я никогда не собиралась позволить ей родиться. И вот я лежу на полу в нашей пустой гостиной, отравленная чистотой и пустотой, довольная результатом своего ужасного решения.

Смог бы ты сказать то же самое, любимый, увидев воочию результаты своего?

Чарльз де Линт ДИТЯ, ЛИШЁННОЕ КРАСЫ

И больше не ребенок я.

Я благодарна, легче мне

И ноша невесомей стала,

я пронесла ее.

Элли Шиди, «Мир Взрослых»

>© Charles de Lint. Graceless Child.

>F&SF, December 1991.

>Перевёл Григорий Сапунков

Тетчи повстречала татуированного в ночь, когда дикие собаки спустились с холмов. Она тихо ждала среди корней огромного корявого дерева, ждала, наблюдая, как обычно делала каждую ночь час или два, примостившись на поросшей мхом земле, для тепла закутавшись в пятнистый плащ и положив под голову мешок с пожитками. Листва еще зеленела, однако приближение зимы уже чувствовалось в ночном воздухе.

Дыхание клубилось вокруг татуированного, белое в лунном свете, как табачный дым из трубки. Он стоял чуть за кругом тени от кроны, скрываясь в тени одинокой каменной глыбы, делившей вершину холма с деревом Тетчи. Вид его был угрожающим — высокий и бледный, с длинными тонкими волосами цвета кости, стянутыми на затылке. Грудь его была обнажена, спираль татуировок расползалась по бледной коже словно рой насекомых над поясом кожаных штанов. Тетчи не умела читать, но смогла распознать в темно-синих знаках руны.

«Быть может, он пришел поговорить с отцом», — гадала она. Тетчи вжалась поглубже в свое гнездышко во мху. Для своих лет у нее было достаточно здравого смысла, чтобы не привлекать к себе внимания. Когда люди замечали ее, всегда случалось одно и то же. В лучшем случае ее дразнили, в худшем — избивали. Пришлось научиться прятаться. Теперь она стала частью ночи, отвернулась от солнца, обратилась к тьме. От солнца у Тетчи зудела кожа и слезились глаза. Оно отнимало силу у ее тела, движения становились не быстрее черепашьих.

Ночь была к ней добрее и оберегала Тетчи, как некогда делала ее мать. Благодаря их урокам, она давно выучилась оставаться незамеченной. Однако в эту ночь навыки не помогли ей.