Сверхновая американская фантастика, 1994 № 03 - [26]

— Что ты делаешь?

Она подошла и опустилась на колени возле кровати.

— Стираю свои отпечатки пальцев. Мне только что пришло в голову, — прошептала она.

Я притянул ее в кровать, и мы снова любили друг друга, и я не сказал ей, что полное отсутствие отпечатков будет такой же уликой, как и их полный набор.

Когда я проснулся снова, было уже девять утра, а она ушла. Я понял это сразу, как только открыл глаза. Прошедшая ночь была напитана ее присутствием, а утро я встретил один в скучном и пустом гостиничном номере.

Сентябрь. Октябрь. Я окончательно решился продать свое дело в день, когда поймал себя на том, что смотрел на фотографии с пятнами совершенно равнодушно. Я попросил своего адвоката и своего бухгалтера заняться этим. Единственным моим условием было, чтобы те, кто захотят, могли продолжать работать в компании. Это не могло стать камнем преткновения. Я ожидал, что Керш заявится в эти дни, но он не приходил — может быть, бегал по улицам Нового Орлеана и разыскивал там проститутку с черной гривой волос и в блестящей юбке в обтяжку.

Я безнадежно мечтал услышать ее голос, узнать, что с ней все в порядке, и в то же время я хотел, чтобы она на выдавала себя, не звонила, не писала — это было еще более неисполнимым желанием. Я поймал себя на том, что перебираю книги, складывая в стопку одни, упаковывая другие, и я понял, что во мне созрело решение продать заодно и дом. Мне нужно было уехать, чтобы она не могла меня найти.

Ноябрь. Как и каждый год, в отеле «Карлтон» на День Благодарения ожидалась вечеринка выпускников нашего университета. Соберется и наша славная футбольная команда, весело принимавшая и победы и поражения. Я был дома, когда она позвонила.

— Эй, Уин, — пробулькала она. — Это Розали. Ты, буба, что-то давно прячешься. Приходи на вечеринку в субботу. Улизни там из толпы и подваливай к нам на огонек — восемь двадцать, шесть четырнадцать, десять тридцать. Увидимся!

Я повесил трубку. Она совсем с ума сошла, — этот приезд, звонок. Она же знала, что мой телефон прослушивается. Знала, что они наблюдают за мной день за днем, ночь за ночью. Не пойду в «Карлтон», подумал я, но тут же отверг эту мысль. Она была в городе и могла снова позвонить, предложить какой-нибудь еще вариант, и по крайней мере на встрече выпускников всегда бродят орды молодежи. Будет ли она изображать там лидера спортивных фанатов? Или девчонку, влюбленную в футболиста? В любом случае я знал, что у нее получится великолепно.

До этого я купил подарки всем сотрудникам в офисе; теперь я решил купить что-нибудь для нее. Что-то, что я мог бы держать в руке, не вызывая подозрений. Что-то, что я мог бы передать ей, сказав о своем отъезде. Я пытался разгадать, что означали цифры в ее сообщении, и это мне не удавалось. В комнатах отеля всегда устраивались вечеринки, там всегда было полно народу; она бы не стала планировать встречу на одной из них, и я никак не мог переставить цифры таким образом, чтобы вышел какой-нибудь смысл. Я шел вдоль прилавков в поисках подарка, и думал о цифрах, и снова смотрел на безделушки вокруг. Именно безделушки. Для нее они не годились.

Наконец я нашел то, что искал. Легкое, как осенняя паутинка, кимоно из мерцающего белого шелка, мягкое как облако, сзади вышита единственная красная роза, и кругом идет нежная, вытканная золотом кайма. Я сначала прошел было мимо, но потом вернулся, погладил рукой — и купил его. Коробка была, правда, великовата, чтобы брать ее с собой на вечеринку, зато это была ее вещь. Кимоно выглядело так, словно было сделано специально для нее и только и ждало, чтобы его купили. Я попросил завернуть подарок и унес его домой в фирменном пакете.

В субботу вечером «Карлтон» напоминал приют для умалишенных, персонал которого объявил забастовку. Гуляли в трех больших залах на первом этаже, в столовой, в фойе и в баре. Я взял пакет с подарком с собой и пробрался в раздевалку: я решил сдать его вместе с пальто и передать ей номерок, когда мы встретимся, — это казалось мне лучшим выходом из положения. Продвигаться через фойе пришлось медленно: половину людей из находящихся там я знал, и многих давно не видел. Все громко кричали и были счастливы.

В гардеробе я встал в очередь, сдал пальто и пакет, одновременно болтая с одним из моих старых преподавателей и его женой, молодая женщина за стойкой положила мне в руку номерок, и от прикосновения я резко обернулся. Ты. Она приятно улыбнулась, уже забирая пальто у следующего мужчины.

Я посмотрел на свою руку: вместе с номерком я держал ключ от комнаты.

Она сказала мне время, понял я: десять тридцать.

Десятый этаж бурлил вовсю. Вспоминали славные деньки, обсуждали прошедшие битвы на поле, и, разыгрывая их снова, там кидались подушкой, здесь в игре был настоящий мяч. В холле мячи были уложены рядком, ожидая начала игры.

Я переходил от одной компании к другой, задерживаясь пару минут и продвигаясь дальше: девять тридцать, девять сорок, девять сорок пять. Я присоединялся к следующей группе, принимал бокал с напитком, который ни за что не стал бы пробовать при других обстоятельствах, болтал о том о сем и мгновенно забывал, о чем я только что говорил и с кем. Я не знал, кто наблюдает за мной в тот или иной момент — да я и раньше этого никогда не знал. Десять двадцать. Я сел в лифт на том же десятом этаже и потом спустился до шестого вместе с какими-то незнакомыми людьми. На шестом я покинул группу, нашел лестницу и стал взбираться на четырнадцатый этаж.