Сверхновая американская фантастика, 1994 № 01 - [26]

, привалившись спиной к стволу старой акации, наблюдая, как переливаются в солнечных лучах их перышки, вслушиваясь в мелодичные песни птиц, что слетают к вьющейся меж домов деревни реке, чтобы утолить жажду.

В один из таких вечеров по длинной извилистой тропе к моему дому на вершине холма добралась девочка Камари, которая пока не проходила церемонии обрезания, не достигнув еще брачного возраста. В ладонях Камари несла какой-то серый комочек.

— Джамбо[18], Кориба, — поздоровалась она со мной.

— Джамбо, Камари, — ответил я, — Что ты принесла мне, дитя?

— Вот. — Она протянула птенца африканского карликового сокола, который не оставлял попыток вырваться из ее рук. — Я нашла его на нашем поле. Он не может летать.

— Он уже полностью оперился, — Я поднялся и тут увидел, что одно крыло птенца неестественно вывернуто. — A-а! Он сломал крыло.

— Ты можешь вылечить его, мундумугу? — спросила Камари.

Я осмотрел крыло птенца, пока девочка придерживала голову соколенка, не давая клюнуть.

— Вылечить его я смогу, Камари, но не в моих силах вернуть ему возможность летать. Крыло заживет, но не сможет больше нести тяжесть его тела. Думаю, мы должны убить птицу.

— Нет! — Она прижала сокола к груди. — Ты поможешь ему выжить, а я буду заботиться о нем.

Я пристально посмотрел на птичку, покачал головой.

— Он не захочет жить, — наконец вымолвил я.

— Но почему?

— Потому что он уже взмывал высоко в небо на теплых крыльях ветра.

— Я тебя не понимаю, — нахмурилась Камари.

— Птица, коснувшаяся неба, — пояснил я, — не найдет счастья, коротая свой век на земле.

— Я сделаю его счастливым, — решительно заявила Камари. — Ты его вылечишь, я буду о нем заботиться, и он будет жить.

— Я его вылечу, а ты будешь о нем заботиться, — повторил я, — но жить он не будет.

— Сколько я должна заплатить за лечение? — неожиданно по-деловому спросила она.

— Я не беру платы с детей, — ответил я. — Завтра я приду к твоему отцу, и он мне заплатит.

Камари покачала головой:

— Это моя птичка. Я сама расплачусь с тобой.

— Очень хорошо, — Меня восхищала ее смелость, ибо большинство детей и все взрослые боялись мундумугу и никогда не решались в чем-то противоречить ему. — Целый месяц ты будешь утром и днем подметать мой двор. Просушивать на солнце одеяла, наполнять водой бурдюк и собирать хворост для моего очага.

— Это справедливо, — кивнула она, обдумав мои слова. Затем добавила. — А если птица умрет до того, как кончится месяц?

— Тогда ты поймешь, что мундумугу мудрее маленькой девочки кикуйу.

Камари гордо вскинула голову:

— Он не умрет. Ты перевяжешь крыло прямо сейчас?

— Да.

— Я помогу.

Я покачал головой:

— Лучше смастери клетку, в которую мы посадим его. Если он слишком быстро начнет шевелить крылом, то снова сломает его, и тогда мне придется его убить.

Она протянула мне сокола.

— Скоро вернусь. — И побежала к своему дому.

Я внес птицу в хижину. Сокол совсем обессилел и позволил мне крепко завязать его клюв. Затем я осторожно соединил концы сломанных косточек и притянул крыло к телу, чтобы обездвижить. Сокол пищал от боли, когда я соединял кости, но не дергался и не мешал, лишь не мигая смотрел на меня. Так что удалось управиться за десять минут.

Камари вернулась часом позже с маленькой деревянной клеткой в руках.

— Не слишком мала, Кориба? — спросила она.

Я взял у нее клетку, осмотрел.

— Даже великовата. Он не должен шевелить крылом, пока не срастутся кости.

— Он и не будет, — заверила она меня. — Я буду постоянно присматривать за ним, целыми днями.

— Ты будешь присматривать за ним целыми днями? — улыбнувшись, повторил я.

— Да.

— А кто тогда будет подметать мой двор и наполнять бурдюк водой?

— Я буду носить клетку с собой, — ответила она.

— С птицей клетка потяжелее будет, — предупредил я.

— Когда я выйду замуж, мне придется таскать куда более тяжелую ношу, ведь я буду возделывать поле и носить дрова для очага в доме моего мужа. Неплохая подготовка. Почему ты улыбаешься, Кориба?

— Не привык к поучениям маленьких детей. — Улыбка действительно не сходила с моего лица.

— Я не поучала тебя, — с достоинством возразила Камари. — Просто объясняла, что меня ждет.

— Ты совершенно не боишься меня, маленькая Камари? — спросил я, заслоняя глаза ладонью от вечернего солнца.

— Почему я должна тебя бояться?

— Потому что я твой мундумугу.

— Это означает лишь одно: ты всех умнее. — Она пожала плечами. Бросила камушком в курицу, решившую подойти к клетке. Курица убежала, недовольно кудахча. — Со временем я стану такой же мудрой, как и ты.

— Неужели?

Она уверенно кивнула.

— Я уже считаю лучше отца и многое могу запомнить.

— Например? — Я чуть повернулся, чтобы налетевший порыв горячего ветра не запорошил глаза пылью.

— Помнишь историю о птичке-медовинке, которую ты рассказывал деревенским детишкам перед сезоном дождей?

Я кивнул.

— Я могу повторить ее.

— Ты хочешь сказать, что помнишь ту историю?

Камари энергично замотала головой:

— Нет, могу повторить слово в слово.

Я сел, скрестив ноги.

— Давай послушаем. — А взгляд мой следил за двумя юношами, выгоняющими скот на пастбище.

Она ссутулилась, словно на ее плечи давил груз лет, равный моему, и заговорила с моими интонациями, имитируя даже жесты.