Свечка. Том 2 - [43]

– Никак.

И в самом деле, никакой это был не Пельш.

Это был Игорек.

– Это же-нат… староста-нат… Это же наш староста-нат! – потрясенно бормотал о. Мардарий, все еще отказываясь верить своим глазам.

«Что же ты с собой, сынок, сделал…» – думал о. Мартирий, впервые так Игорька называя, глядя на него и испытывая к нему неожиданную, почти отцовскую любовь.

А о. Мардарий никак не мог успокоиться.

– Это провокация-нат! Надо что-то делать-нат! Его заставили-нат, принудили-нат! – взволнованно тараторил он, не находя себе места, передвигаясь челноком от окна к двери, то и дело дергая ее за ручку, но дверь оказалась запертой. – Что сидишь-нат! Надо спасать-нат! – воскликнул толстяк, остановившись перед безучастно сидящим своим во Христе братом.

О. Мартирий посмотрел на него спокойным взглядом и уверенно пообещал:

– Бог спасет.

Но даже эти слова не успокоили о. Мардария, он подбежал к двери, вцепился в ручку двумя руками, уперся ногой в косяк и что было сил рванул ее на себя. Что-то треснуло, щелкнуло, ухнуло, и вместе с распахнувшейся дверью, словно ураганом занесенные, в кабинет влетели Шалаумов с Нехорошевым. Ткнувшись в перину живота о. Мардария, Геннадий Николаевич и Николай Михайлович смущенно отпрянули и, указывая взглядом в сторону силового сектора, сообщили монахам, что их там уже ждут.

Замерев на мгновение, в полной тишине все находящиеся в комнате православные перекрестились, при этом в глазах одного была спокойная решимость, в глазах другого – робость и даже испуг, глаза же третьего и четвертого являли собой полную растерянность.

В то самое мгновение, когда монах-великан первым ступил на край гагаринской дорожки, из-за неплотно сомкнутых темных облаков выглянуло солнце, ярким теплым светом осветив происходящее, и только лишь эта маленькая деталь могла свидетельствовать в пользу существования Бога.

«Бога нет!» – утверждала орущая и размахивающая флагами тысячная толпа. Флаги были трех видов: серпасто-молоткастые советские, которые Челубеев на всякий случай не стал списывать, матрасно-легкомысленные демократические триколоры и самые им любимые – динамовские, бело-голубые с заглавной буквой «Д», означающей в прямом переводе букву «С», то есть силу, и сила эта – бездумная, безоглядная, бьющаяся на ветру – это подтверждала: «Бога нет! Бога нет! Бога нет!»

При виде монахов ор сменился на пронзительный свист – что-что, а свистеть зэки умеют. А когда идущий следом о. Мардарий споткнулся о край гагаринской дорожки и чуть не упал, толпа взвыла от восторга и удовлетворенно от души заржала.

С трудом поспевая за уверенным в своей силе братом, толстяк смущенно вжимал голову в плечи и одновременно вертел ею, ища на стороне поддержки. Но разве то была поддержка: православная община ИТУ 4/12-38 скукожилась за время проигранных соревнований, как та шагреневая кожа. Жалкую кучку православных с двумя поникшими хоругвями, потерявшимися среди гордо реющих знамен, возглавлял, весь в синяках и ссадинах, Дурак с красными проплаканными глазами.

– А вот и те, кого мы так долго ждали! – завопил Игорек в микрофон насмешливым пельшевским тоном. – Первый участник соревнований! Со своим маленьким дружком! Я не буду их называть, как они себя называют, я назову их настоящие ф.и.о. Коромыслов Сергей Николаевич!

Ф.и.о. о. Мартирия утонуло в уничижительном свисте.

– А этот «худенький» мальчик – Творогов Серафим Серапионович!

И фамилия, и имя, но особенно почему-то отчество о. Мардария вызвало у зэков неподдельный восторг, и некоторые прямо-таки завизжали.

– Присаживайтесь на стульчик, – глумливо улыбаясь, Игорек указал священнослужителям на стоящий справа стул, но о. Мартирий сменил вдруг направление движения и двинулся к Игорьку.

Толпа мгновенно замолчала – зэки вдохнули и забыли выдохнуть. Они уже знали то, чего не знали монахи, – на Игорька вчера пришла «помиловка», он получил УДО – условно-досрочное освобождение, и уже сейчас являлся свободным человеком, который может все, что хочет, делать и, что хочет, говорить, что он и делал уже, и говорил…

Зэки также понимали, что, дав «помиловке» ход, Хозяин победил монаха еще до выхода на помост. Но, зная все это и понимая, они не знали и не понимали того, зачем, с какой целью монах-великан направляется сейчас к Игорьку, и, наверное, умерли бы от этого своего незнания, непонимания и нехватки кислорода, так и не вздохнув, если бы расстояние от о. Мартирия до Игорька не было таким коротким. А когда тот поднял свою ручищу, махнув широченным рукавом, толпа решила, что за свой базар Игорек получит сейчас смертельный удар по кумполу – не только подумала, но и пожелала этого – Игорька не любили, как не любили два последних года, а сегодня, страшно ему завидуя, просто-таки ненавидели.

И сам Игорек, похоже, решил, что так оно и будет: убьет или, в лучшем случае, оглоушит, – он безвольно опустил руки и закрыл глаза, в одно мгновение делаясь маленьким и жалким.

Но оказалось, о. Мартирий не собирался его бить, а возложил на голову Игорька ручищу, безмолвно благословляя на все его последующие деяния, после чего подошел к стулу и сел.

Игорек мгновенно нашелся: комментируя произошедшее, он тронул рукой свою голову и лоб и объявил: