Свечка. Том 1 - [37]

Второй (продолжение-5)

Ну вот, как только я вспомнил закон всемирного понимания (он же – закон всемирного непонимания), как он тут же дал о себе знать! Во-первых, я понял, почему Неписигин скривился, когда я сказал, что хочу в туалет. Потому что в туалете (куда евроремонт еще не скоро дойдет) за старой грязной батареей была спрятана початая четвертинка водки, которую он оттуда вытащил и там же добил. Из горлышка и без закуски, вместо нее пшикнул в рот какой-то гадостью – я увидел это на выходе из кабинки, – он в это время делал последние глотки. Я опешил, конечно, но как интеллигентный человек сделал вид, что ничего не замечаю, и он соответственно вел себя так, как будто меня здесь нет. Так вот, пшикнув себе в рот какой-то гадостью, Неписигин облегченно выдохнул и сам себе сказал… Однако здесь я должен обратно в кабинку вернуться, иначе непонятно будет. Кстати, ты помнишь наш с тобой спор на тему о том, что литература и жизнь – вещи несовместные, одна к другой отношения не имеющие: жизнь – это жизнь, а литература – это литература. Это ты так считаешь. «В жизни человек ест, спит и испражняется, а в литературе, особенно в русской, он только вопрошает: “Тварь я дрожащая…?” или “Почему люди не летают”, ни разу при этом не пописав». Знаешь, я даже растерялся от такого твоего хамства, ты же все-таки мой друг, настоящий друг, а не какой-нибудь Веничка Ненастоящий, который отрицает Льва Толстого, всю русскую литературу отрицает только потому, что, как он в своей отвратительной статье написал, «образ Наташи Ростовой нереалистичен, потому что она не писает и не какает». Ну вот смотри, я сказал: «Я зашел в кабинку», ну, разве тебе непонятно, что я там делал? Понятно? Тогда поехали дальше. Итак, я зашел в кабинку и, стоя там в задумчивости, произнес вслух одно слово. Хотя, возможно, и не произнес. Со мной такое бывает, редко, но бывает, недавно, например, выхожу из ванной (что-то там подстирывал), а мимо Женька проходит и спрашивает: «Ты что-то сказал?» И смотрит на меня удивленно, и я тоже на нее удивленно смотрю, потому что сам не знаю, сказал или нет. Вот и там, в кабинке, слово у меня вырвалось, хотя, возможно, и не вырвалось, словом, вырвалось или не вырвалось – не знаю, зато знаю точно, какое это было слово, – я ведь все продолжал про себя сокрушилинскую шараду разгадывать. «АДвокат!» – такое слово мне в голову пришло, и, возможно, я его невольно озвучил, хотя, повторяю, возможно, и не озвучил, но вот что абсолютно точно, за что я ручаюсь, именно это, это же слово Неписигин произнес практически одновременно со мной, громко и отчетливо произнес:

– Адвокат!

Почти как в детской игре в «города» получилось, мы с Алиской раньше часто в нее играли, а сейчас, к сожалению, нет, ей это уже неинтересно, и вот иногда у нас точно так же получалось: и мне, и ей один и тот же город в голову приходит, Астрахань, например, и я: «Астрахань!», и она: «Астрахань!», а потом спорим до хрипоты, кто первый сказал. И у нас с Неписигиным так же почти получилось.

Я: Адвокат!

И он: Адвокат!

И еще он что-то там сказал, но я не стал в это вдумываться, его «адвокат» меня буквально потряс. Я подумал, что он тоже разгадывает тайну сокрушилинского ада! (АДдис-Абеба, кстати). Я просто опешил от этой мысли и в таком состоянии вышел из кабинки, а он, Неписигин, стоит прямо напротив, закинув голову и отставив в сторону под острым углом локоть – как пионер с горном, только вместо горна четвертинка и – буль-буль-буль! Разумеется, увиденное напрочь забило услышанное, о его «адвокате» я мгновенно забыл! И сделал вид, что просто его не замечаю и тут слышу: ТУК! ТУК! ТУК! Стук приближался, и я очень обрадовался, потому что, во-первых, этот забавный паренек мне очень симпатичен (да и фильм хороший был – «Курьер»), а во-вторых, его приход разряжал создавшуюся на тот момент в туалете напряженную атмосферу: мы стояли буквально в метре друг от друга и при этом делали вид, что друг друга не замечаем. Правда, сперва атмосфера сделалась еще более напряженной, а мне стало еще более неловко, потому что на моих глазах Неписигин испуганно кинулся к батарее и стал за нее засовывать пустую уже четвертинку. (Из чего я сделал вывод, что и полную он там прятал.)

Итак, входит курьер, и уже не до половины появляется, а целиком… Я уже начал догадываться, чем он там, бедняга, стучит, и только немного, как выяснилось, ошибся: я думал, что у него палочка, костылик, а оказалось – протез. И даже не протез, а как это… ортопедический – вот! – ботинок, здоровый такой, тесно зашнурованный башмак. Мне сразу нехорошо стало. Мне сразу нехорошо становится, когда вижу таких обделенных судьбой бедолаг. Просто хочется сразу все им отдать. (А ведь он к тому же еще и заикается.) А парнишка забавный, хотя, как потом выяснилось, не курьер, а стажер, и даже не совсем стажер, а практикант на стажерской ставке – в юридическом учится. Он принес мне тайну сокрушилинского АДа и сам же ее раскрыл. Знаешь, что такое АД? Только не падай в обморок. АД – это АДминистрация Президента! А? Каково? Значит, так: сюда, в прокуратуру, позвонили по «вертушке» из администрации Президента и потребовали срочно найти Сокрушилина, и все, конечно, кинулись его искать, и первым нашел он – практикант Ваня, я тому свидетель. Немаловажно также (не мало, а много очень даже важно!) – кто звонил. Звонил тот, кто молчал. «Жду, молчит, жду, молчит» – помнишь? Так вот, тот, кто молчал, тот наконец, позвонил! Наум! Как же я сразу не догадался, что Наум – это Наумов, да-да, тот самый всемогущий Наумов: олигарх, кукловод, серый кардинал и прочее, прочее, всё, что о нем плетут, ты прекрасно знаешь, а по-моему, так очень умный, образованный, интеллигентный человек, оставивший родную и любимую науку ради неродной и нелюбимой политики. Я давно и внимательно за ним наблюдаю, и не просто отдаю должное, но нередко и восхищаюсь. Единственное, с чем я не согласен, так это с одной фразой, сказанной недавно им в интервью «Демократическому наблюдателю»: «Я чист перед своей совестью». На первый взгляд, ничего особенного в этой фразе нет, но только на первый взгляд. Ведь это же очевидно – не бывает своей, только своей совести! То есть нет, конечно же есть – у каждого есть своя личная совесть, но она существует и функционирует только как часть общей, человеческой… Общечеловеческой, да. А общая она потому, что законы совести общие… Наум же утверждал как раз обратное: раз совесть моя, то и законы для нее тоже соответственно мои. Это меня насторожило. Это же страшно представить, что было бы, если бы каждый для своей совести сам свои законы устанавливал! Что было бы? Да ничего бы уже и не было. Дикие джунгли, ранний мезозой… Возможно, Наумов оговорился? Возможно. Во всяком случае, я очень на это надеюсь. Так вот, он сюда позвонил и сказал, что его, Сокрушилина, срочно желает видеть сам… Надеюсь, теперь тебе не надо объяснять, кто такой Дед? Но и это даже не главное, старик, ты только снова не падай в обморок, главное же то, что Сокрушилина назначают Генпрокурором! (Правда, пока это конфиденциальная информация.) Ты представляешь? Нет, ты представляешь?! На какой уровень мы с тобой вышли? Даже дух захватывает! А я, сказать по правде, рад. Не за себя, а, как говорится – за державу. Рад! Потому что, если таких, как Сокрушилин, там наверху будет больше, значит, за будущее нашей страны мы можем не беспокоиться. Белый плащ, мобильник, «Hummer» – это ведь все внешнее, наносное, это все со временем пройдет, но остается главное – его беспокойное горячее сердце! Ведь он пел свой романс, когда все здесь, образно говоря, на ушах стояли. А он сидел и пел! А что его, как говорится, заносит на поворотах, то это неизбежные издержки возраста. Ему нет еще и тридцати, а он уже без пяти минут Генпрокурор. Нет, здорово, очень здорово! Вообще-то, практикант Ваня зашел в туалет не для того, чтобы эти сенсационные новости сообщить, а чтобы сказать Неписигину, что его срочно вызывает к себе Константин Михайлович. (Когда тот услышал про Константина Михайловича, то достал из кармана свою пшикалку и еще раз пшикнул себе в рот, уже не обращая внимания и на Ваню.) И вот мы идем по длинному пустому еврокоридору – молчаливой цепочкой, как те три богатыря, только, по правде сказать, на богатырей не очень похожи: Илья Муромец хромает и заикается, Добрыня Никитич