«Свеча горела…» Годы с Борисом Пастернаком - [48]

– Б.Л. не знает, что я здесь, – добавила я. – Вы старый его товарищ, интеллигентный человек, вы понимаете, что среди всего этого шума и гама ваше слово для него будет важно. Так скажите мне – чего от него сейчас хотят? Неужели и впрямь ждут, чтобы он покончил с собой?

Федин подошел к окну, и мне тогда показалось, что в его глазах стояли слезы.

Но вот он обернулся.

– Борис Леонидович вырыл такую пропасть между собой и нами, которую перейти нельзя, – сказал он с каким-то театральным жестом. И после короткой паузы совсем другим тоном: – Вы мне сказали страшную вещь; сможете ли вы ее повторить в другом месте?

– Да хоть у черта в пекле, – отвечала я. – Я и сама умирать не хочу, и тем более не хочу быть свидетелем смерти Б. Л. Но ведь вы же сами подводите его к самоубийству.

– Я прошу вас обождать. Я сейчас позвоню, и вы встретитесь с человеком, которому расскажете все, о чем говорили сейчас мне. – И стал звонить все тому же злосчастному Поликарпову. – Вы завтра сможете подъехать в Союз в три часа? Вас примет Дмитрий Алексеевич, но уже не в ЦК, а как писатель – в Доме литераторов.

– В Союз, в КГБ или в ЦК – это, – говорю, – мне безразлично: я буду.

– Вы же сами понимаете, – напутствовал меня К.А., – что должны его удержать, чтобы не было второго удара для его родины.

Я поняла, что они не хотят этого самоубийства. Наследив Федину на чистом паркете, мы с Митькой удалились.

Знаю, что позже Федин мой приход и разговор с ним называл авантюристическим выпадом. Я же говорила с ним, движимая тем шестым чувством (его так хорошо понимала Ариадна), которое у меня всегда возникало, когда Б.Л. грозила опасность. На взгляд посторонних, я иногда делала какие-то несусветные глупости, но они диктовались чувством самосохранения, и они на самом деле охраняли Борю. Здесь нужно было мне верить.

Когда утром следующего дня (в среду) Б.Л. приехал на Потаповский, я встретила его словами:

– Ты можешь меня убить, но я была у Федина.

– Зачем? Только не у Федина, не у Кости Федина, который даже улыбку надевает на себя, – отвечал Боря. Оказывается, накануне он долго говорил с Корнеем Чуковским, немного подбодрился и успокоился.

– Давай посмотрим, что будет дальше!

И мы решили смотреть и ждать…

Б.Л. завез меня на такси в Дом литераторов, где я должна была встретиться с Поликарповым, а сам поехал в Переделкино.

Поликарпов меня уже ждал.

– Если вы допустите самоубийство Пастернака, – говорил он, – то поможете второму ножу вонзиться в спину России. (Ох уж эти ножи!) Весь этот скандал должен быть улажен, и мы его уладим с вашей помощью. Вы можете помочь ему повернуться к своему народу. Если только с ним что-то случится, моральная ответственность падет на вас. Не обращайте внимания на лишние крики, будьте с ним рядом, не допускайте нелепых мыслей…

На мой вопрос – что же конкретно делать, Д.А. в довольно туманных выражениях дал понять, что Б.Л. «должен сейчас что-то сказать». Казалось бы, от премии он отказался – чего же большего от него ждут? Но ясно было, что ждут. На следующий день я поняла – чего. А пока разговор с Поликарповым меня как-то успокоил.

Я уже всей кожей ощутила близость нашей смерти, и, когда поняла, что «они» ее не хотят, на сердце отлегло…

В сравнительно хорошем настроении я помчалась в Переделкино. Мы великолепно поговорили с Борей; я старалась с юмором пересказать свое свидание с вождем.

– Надо обязательно посмотреть, что будет дальше, непременно будем смотреть, – так мы решили.

И я поехала опять в Москву – нужно было успокоить детей, поговорить с Ариадной, Старостиным. Боря без конца звонил мне из переделкинской конторы. Я была усталая, не высыпалась несколько дней, все это наложило какой-то странный отпечаток на все происходящее. Под вечер мечтала подремать, попросила детей меня не будить.

И тем не менее вскоре Митька меня растолкал:

– Мать, Ариадна Сергеевна просит обязательно подойти.

– Сплю, – отвечала я. – Какого черта? – Но все же подошла.

– Ну как ты там? – спросила она сердито. – Рано ты спать легла.

Когда я огрызнулась, что могла устать, она пояснила:

– Включи-ка сейчас телевизор.

Выступал со своей речью Семичастный[23]: «..паршивую овцу мы имеем… в лице Пастернака… взял и плюнул в лицо народу… свинья не сделает того, что он сделал… Он нагадил там, где он ел… Пусть он стал бы действительно эмигрантом и пусть бы отправился в свой капиталистический рай…»

Опять завертелось! Значит, надо опять действовать, надо советоваться, надо что-то предпринимать, надо защищаться.

Б.Л. прочитал «милые» эти высказывания на следующий день в «Комсомольской правде». И тут на короткое время встал перед нами вопрос: а не ехать ли, раз гонят, впрямь? Первой высказалась Ира:

– Надо поехать, – заявила она храбро, – можно поехать.

– Может быть, может быть, – поддержал ее Б.Л., – а я вас потом через Неру[24] вытребую.

В то время до нас дошли слухи, будто Неру заявил о своей готовности предоставить политическое убежище Пастернаку.

– А может быть, давай уедем? – вдруг предложил он мне. И сел за письмо правительству.

Б.Л. писал, поскольку его считают эмигрантом, он просит отпустить его, но при этом не хочет «оставлять заложников» и потому просит отпустить с ним и меня, и моих близких.