Сват из Перигора - [74]

…После ужина — который оказался гораздо длиннее, чем ожидалось, ибо они все никак не могли наговориться, — Эмилия Фрэсс вышла проводить Жильбера Дюбиссона. В лунном свете волосы владелицы замка сияли серебром, летучие мыши привычно резали петли в ночи над двором, и оба поблагодарили друг друга за восхитительный вечер. Жильбер Дюбиссон галантно взял руку владелицы замка и поцеловал. Затем еще раз сделал ей комплимент, похвалив ее старинное платье цвета корицы, будто обрезанное по колено. И на прощанье добавил, что если ей понадобится помощь, чтобы соскоблить со стен эту жуткую плесень, он всегда к ее услугам. Именно в тот момент Эмилия потеряла всякий интерес к Жильберу Дюбиссону.

Глава 15

На следующее утро «Грезы сердца» стояли закрытыми. В ту ночь Гийому Ладусету так и не удалось поспать: краткие приступы забытья прерывались судорожными попытками утопающего глотнуть воздуха. Проборовшись с волнами всю ночь, лишь под утро, когда солнце ринулось в бой, измочаленный сваха провалился в глубокий сон. Точно выброшенный штормом на сушу, он лежал на спине без сил, с вытянутыми руками-ногами. Чудовищный храп заглушил даже трезвон будильника. И лишь после того, как Гийом медленно открыл глаза и обнаружил перед своим носом скорбную морду чертовой курицы Виолетты, он понял, что окончательно проснулся. Вопль ужаса был такой силы, что ошалевшая птица тотчас снесла яйцо.

Выскочив из постели, Гийом скинул влажную одежду и, вляпавшись в склизкую жижу разбитого желтка, кинулся в ванную. На сей раз сваха не посмотрелся в зеркало над умывальником, боясь, что отражение лишь еще больше собьет его с толку. Он надел шелковый халат цвета «бургунди», затянул пояс на холмике зимнего плюмажа, вставил ноги в тапки, взял полотенце и косметичку и побрел к муниципальному душу. Бессонная ночь лишила его дара речи, и он лишь хмуро покачал головой, когда Фабрис Рибу подошел к нему и поинтересовался, не хочет ли Гийом опрокинуть стаканчик. Поначалу он даже не почувствовал безжалостной температуры воды, что лилась ему на голову, превращая усы в мокрую обвисшую подкову. Но вскоре ледяной душ привел сваху в чувство, и он понял, что более не в состоянии терпеть эти неудобства.

Адские муки в желудке погнали Гийома к холодильнику, и он приготовил себе омлет, в который добавил горстку lardons. Но соленый бекон тут же напомнил о бурной ночи, и, вновь впав в отчаяние, сваха не смог найти в себе силы подняться из-за стола. Когда в следующий раз он взглянул на часы на кухонной плите, было уже почти время обеда. Убедив себя, что открывать «Грезы сердца» на столь короткий период бессмысленно, он остался там, где сидел, наедине со своими мыслями, что забрасывали его образами, видеть которые ему совершенно не хотелось.

Через несколько часов Гийом Ладусет все же встряхнулся, и ему стало стыдно за свое поведение: негоже взрослому человеку сидеть в халате — каким бы элегантным тот ни был, — пока весь остальной мир трудится в поте лица. Отпирая дверь брачной конторы, Гийом был уже в свежей одежде, а усы — пусть и без следа былой славы — бодро топорщились. Он перевернул табличку на внутренней стороне двери, сварил себе кофе и, прихлебывая из чашечки и раскачиваясь на вращающемся стуле, сказал себе, что главное — пусть Эмилия Фрэсс будет счастлива. Но сам же себя не услышал.

Он только-только достал папку — довольно тонкую — со своей клиентурой, как входная дверь приоткрылась и показалась голова. Это была голова Стефана Жолли, который хотел узнать, все ли в порядке, ибо кое-кто из его покупателей обратил внимание, что «Грезы сердца» закрыты все утро. Гийом ответил, что неважно себя чувствовал, и булочник вошел, еще раз вдавил давешнюю крошку пирога в пол и опустился на подушку с вышитым вручную редисом.

— Прости, я забыл отряхнуться, прежде чем войти, — извинился Стефан Жолли.

— Ничего, — ответил Гийом. — Бокал вина?

— С удовольствием.

— Красного?

— Если можно.

Гийом Ладусет вынул бутылку «Бержерака» из левого нижнего ящика стола и наполнил два бокала. Затем нагнулся, достал мисочку уже очищенных грецких орехов и поставил перед булочником.

— Орехи?

— Нет, спасибо, — ответил Стефан Жолли, который и свои-то не знал куда девать. — Так в чем дело?

— Просто я почти не спал эту ночь.

— Я тоже, — признался булочник…

Пока Гийом Ладусет начищал охотничий нож Эмилии Фрэсс, Стефан Жолли сидел в своей постели и разглядывал заколку для волос, что хранилась в ящике прикроватной тумбочки с тех самых пор, как он нашел ее на столе в булочной наутро после мини-торнадо. Он знал наизусть каждую деталь, но все равно рассматривал заколку так, словно впервые видел. Сперва он осмотрел завиток фионитовой крошки, в котором недоставало пары крупинок, затем — маленькую застежку со стершейся черной краской, и снова завиток. В конце концов он вернул заколку обратно в тумбочку, поправил бледно-голубую простыню и лег на спину, подставив блеклую луну живота под бесконечно танцующий бриз.

Через два часа смакований подробностей той незабываемой ночи Стефан Жолли был еще слишком возбужден, чтобы заснуть. Как всегда, булочнику не верилось, что простому смертному вроде него выпало столь огромное счастье — разделить ложе с Лизетт Робер, и время от времени ему приходилось доставать заветную заколку, дабы убедить себя, что это не сон. И хотя Стефан Жолли хорошо знал, что булочники, наряду с пожарными, занимают высшую строчку в иерархии народной любви, и профессия его настолько престижна, что на протяжении многих лет их фамильная булочная была единственным местом в деревне, где стоял телефон, он никогда даже не мечтал о таком неземном даре. Тогда-то булочник и пришел к заключению, что пора принять ситуацию такой, какова она есть, — как чудо, что происходит лишь раз в жизни. Только после этого Стефан Жолли погрузился в сон, и впервые с момента той незабвенной ночи его не тревожили навязчивые воспоминания об отвратительных звуках бренчащего пианино, сползающих в трубу дымохода.