Сват из Перигора - [60]

Эмилия Фрэсс — старинное платье цвета насыщенного муската, будто обрезанное по колено, и бледно-розовый бутон в волосах, забранных сзади и заколотых чем-то блестящим, — поднялась с кресла.

— Какая красивая роза.

Это было единственное, что пришло в голову Гийому, чтобы хоть как-то задержать ее.

— Спасибо. Жильбер оставил ее для меня сегодня утром на подъемном мосту, вместе с запиской, поясняющей, что эта роза из его собственного сада. Понюхай! Я никогда еще не видела ничего подобного.

Гийом Ладусет медленно поднялся и приблизился к Эмилии. Он встал позади нее и чуть наклонился вперед, якобы понюхать розу, но на самом деле надеясь вдохнуть экзотический запах ее обнаженной шеи. Однако душистый цветочный аромат перебивал все. И лишь когда Эмили откланялась, Гийом вспомнил название сорта этого цветка, и его ужас достиг своей высшей точки. «Букет невесты».

Закрыв дверь за своей клиенткой, сваха вернулся за стол. Он подпер подбородок ладонями и уставился на улицу, но куда бы он ни смотрел, взгляд неизменно возвращался к шести purkulettes jaunes в цветочных ящиках, висящих на окнах напротив. Гийом выдвинул узкий ящичек с множеством отделений, но утешение не пришло. Потянувшись к портфелю, он достал пакетик с мини-колбасками, надорвал. Скоро пакетик опустел, а он так и не почувствовал вкуса. Тогда сваха вновь запустил руку в портфель, извлек свежий номер «Лунного календаря садовода-огородника» и принялся медленно пролистывать. Однако не почувствовал ни капли гордости даже тогда, когда обнаружил, что его последнее письмо все же напечатали, — письмо, где он оспаривал утверждение из предыдущего номера, будто горох следует сажать, когда луна идет на убыль, и совершенно справедливо отмечал, что всходы в этом случае непременно подвергнутся чудовищнейшему нашествию червей.

Не в состоянии более выносить мучительного вида почтальонских гераней, сваха решил, что его работа на сегодня окончена, хотя время было еще даже не обеденным. Он не запер дверь, а просто пошагал домой, не замечая нестерпимого жара солнца. По привычке он пробормотал «здрасьте», обращаясь к мадам Серр, сидевшей перед своим домом точно часовой на посту, но забыл спросить, не нужно ли ей чего. Инстинктивно он открыл холодильник, хотя аппетит напрочь улетучился. Сходив на огород, Гийом принес все необходимое и приготовил омлет с щавелем и салат из помидоров. Обед он съел без всякого удовольствия за столом в кухне, дабы не терзать себя видом почтальонских роз у самой стены его сада.

Вымыв посуду, сваха без малого два часа просидел на стуле с жесткой спинкой, руки на столе, под тиканье часов на камине в гостиной, что когда-то довело до самоубийства одного из его родственников. И пока он сидел в этой позе, семена отчаяния успели пустить корни, взойти и расцвести буйным цветом. Так что даже когда в глаза ему бросилось торчащее из масленки у радиоприемника рыжее перо, у него просто не хватило сил вскипеть от гнева.

И лишь встав за стаканом воды и нащупав в кармане требование художника об оплате, Гийом решил вернуться в «Грезы сердца», пока он не разрушил и их.

Когда после полудня Жан-Франсуа Лаффоре, вернувшись в Амур-сюр-Белль, не обнаружил на своих ботинках ни единого пятнышка, он сделал вывод, что полностью исцелился. Вспоминая милую, приветливую владелицу замка, которая тайком подложила в его портфель баночку джема из черной редьки, он впервые испытал хоть какое-то удовольствие от поездки. Он думал о владельце шато из XVI века, что посылал любовные письма в виде бумажных корабликов по водам Белль, и о поле pisé, который он настелил, дабы всегда быть рядом с любимой. О даровитой лошади, что умела предсказывать погоду, и о том, что от нее осталось — обшарпанной скамеечке для ног. И еще он думал о домике, который когда-нибудь обязательно купит, — о домике с большим садом, где он поставит теплицу, как у англичан, и наполнит ее орхидеями самых невероятных оттенков.

Человека из совета заметили сразу, как только он припарковал свой автомобиль, и в мгновение ока Жан-Франсуа Лаффоре оказался в кольце возбужденной толпы. Толпа неотступно следовала за ним всю дорогу до Пляс-дю-Марш, и с каждым шагом инспектор все крепче прижимал мягкий кожаный портфель к животу. Уже на месте он несколько раз обошел вокруг кабинки, тщательно обследуя каждый уголок. Затем включил душ, подставил руку под водяную пыль и объявил, что ему необходимо поговорить с жителем деревни, который обнаружил неполадку. В спешном порядке послали за Лизетт Робер. Но повитуха в тот момент как раз принимала роды, и прошло добрых два часа, прежде чем кто-то увидел, как она подъезжает к своему дому. К тому моменту, когда Лизетт Робер прибыла на площадь, Фабрис Рибу успел притащить стулья из своего бара, расставить их вокруг душевой эдакой стадионной трибуной и уже вовсю сбывал выпивку собравшимся зрителям. Лизетт Робер — чье тело, как отметили не только мужчины, но и женщины, изгибалось грациознее, чем берега Белль, — попросили объяснить человеку из совета, как все произошло. Повитуха подробно изложила, что вода в душе была холодной с первой же секунды, как она повернула кран, — не упустив и такой важной, на ее взгляд, детали, как присутствие на полу кабинки семи птичьих перьев и черно-белого помета. Жан-Франсуа Лаффоре выслушал рассказ напряженно, объявил орнитологические находки Лизетт Робер не имеющими отношения к делу и недвусмысленно взялся за портфель.