Свалка - [5]

Этим же днем, в шестнадцать часов, выставка открылась и вернисаж походил бы на вернисаж прошлогодний, если бы не два случая, необычных, странных, а то и вовсе непонятных.

Народ на вернисаж ходил свой, знавший друг друга давно и ни в какую Книгу отзывов ничего не писавший, — скульптор брал собрата по профессии под руку, подводил к своей работе и рассказывал, естественно, больше о достоинствах, чем о недостатках работы, вот, собственно, и все — ничего, впрочем, особенного…

Но тут, в этот день, Книга отзывов была найдена, открыта и листы ее исписаны. Все записи касались только Пенкина и его крашеного лося, и все до единой записи были дурного, ругательного свойства. Когда книга была исписана до последней страницы, произошло еще более странное событие: в зал вошел маленький толстый человек, сопровождаемый двумя атлетического сложения мужчинами, человек, быстро перебирая короткими ногами, обошел зал, затем так же быстро и молча второй и, наконец, в третьем зале остановился не где-нибудь, а перед злосчастным гипсовым лосем Пенкина. «Ну что ж! Вполне в духе времени. — Наклонившись, прочел вслух: — „Лось“, автор Пенкин. — И оборотясь к художникам с лицом, похожим на редьку, так что длинный тонкий корень редьки падал на лоб тонкой единственной прядью волос, сказал громко: — Похож лось. Несомненно! И найдет покупателя. Рыночная вещь». И, произнеся все это с видимым удовольствием, пошел быстро мимо расступившихся, изумленных художников через залы к входной двери и, сев в стоящую у уличного тротуара длинную, невиданную машину, уехал.

На следующий день, утром, нашли совершенно пьяную уборщицу, которая, мотая головой и плача, клялась, что гипсовый лось выпил у нее всю воду из ведра, приготовленного к уборке.

В поселке Ефросинья родила мальчика, и с разницей в неделю утром закричала Евдокия и, разрешившись от бремени, заснула счастливо, а мать вынесла ребенка на крыльцо, под теплый луч солнца, и люди видели, что то был мальчик.

Дети боялись куклы, кукла была ничья — никто не хотел брать куклу в дом, но, собравшись вместе, дети наряжали куклу в разные одежды, и все-таки кукла не становилась настоящей куклой, кончив забавляться, оставляли куклу, сунув куклу под куст, как что-то запретное, кукла ночевала под кустом, пока утром не приходили дети, чтобы снова сделать из куклы детскую куклу, но кукла с маленькой головой и большой выпуклой грудью смотрела нарисованными недетскими глазами на детей, и когда дети устали от своего любопытства, бросили куклу в лопухи. Рано утром Агриппина вышла на крыльцо, разминувшись в дверях с черной кошкой, увидела четырех больших крыс, принесенных кошкой, и лежавшую в середине розовую фигурку из пластмассы. Агриппина, наверное, рассудила как и черная кошка, положившая куклу не с краю, а на самом видном месте, потому что бросила куклу в глубокий узкий овраг, служивший помойкой.

Дождь лил два дня, грибов в роще было видимо-невидимо, люди возвращались домой с полными корзинами, варили и жарили белые грибы, грибной дух поселился в поселке и висел в воздухе, а в доме в конце поселка родился мальчик, и люди не знали, хорошо ли все это — к чему и почему так?

На закате красный пастух в черных сапогах слушал длинный невеселый рассказ рабочего, и когда солнце село и рабочий шел за большой темной спиной коровы, то пропустил знакомый широкий куст, похожий на плечистого пастуха, и, вернувшись домой, разделся и лег спать, но утром проснулся рано, вышел на крыльцо, сел на ступеньку, и руки, лежавшие на коленях, были вовсе не его руками, не принадлежали ему больше и существовали сами по себе, отдельно — чужими были руки, не складывались с ним никак в одно целое, и так горько стало, что, встав, начал ходить по двору без всякого смысла. «А что, и правда гвозди хорошие!» — достал из широкого кармана плоскую с яркой этикеткой коробку, открыл один к одному, не в машинном масле — точно мыл их кто, чисто и аккуратно лежали в коробке гвозди — заколачивай любой, и взял рабочий, подержал гвоздь в ладони, в пальцах грубых, нажал и с удивлением, почти страхом, почувствовал, как гнется гвоздь, выкинул гнутый некрасивый гвоздь, достал молоток из хозяйственного сарайчика — примерился, ударил по шляпке раз, другой, и гвоздь вошел ровно в доску сарая, но второй согнулся и третий; доставал из аккуратной коробки гвозди, и часто гнулись голландские гвозди. «Да как же так? Что ж ты гнешься — ведь обычного дерева доска!» — колотил по слабым гнущимся гвоздям и не заметил, как перебудил в доме братьев, что стоят братья на крыльце и не понимают ничего, и узнали все в поселке, что закрыли небольшой завод, где гвозди делали, где слесарил рабочий, закрыли, и все.

На этой же неделе — от рощи до леса было недалеко, почти граничили роща и лес — не заметила поселковая женщина, собирая грибы, как вошла в лес, но вдруг подняла глаза, увидела такого же сделанного из гипса, что и лось, человека, и человек этот гипсовый двигался. Испуганную женщину нашли люди, шедшие за грибами, довели до дому, и хотя и сильным был испуг свидетельницы, не поверили ей — одно дело лось гипсовый, а совсем другое — человек.