Свадебный рэп - [20]

Он любил это состояние друга, когда из того выходил хмель, тогда Саша словно подключался к Логосу и начинал опрокидывать привычные понятия, потрясать основы и прорицать. У Лени тоже случались подключения, но они были бледным подобием апокалиптических озарений Александра. Возможно, сказывалось то, что Лене даже в сильном подпитии удавалось сохранять холодную голову, а это для проникновения в горние сферы совершенно не годится. Логика с откровениями никогда не бывает в ладу. Поэтому даже после большой пьянки Леня почти не опрокидывал привычных понятий, очень слабо потрясал основы и совсем не прорицал. Но все равно и для него душа, освобождающаяся ранним утром из алкогольного плена, была словно энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, который знает ответы на все вопросы бытия.

Это хрустальное состояние души друзья называли «Есть такая вещь — „Пять часов утра“».

— Так почему Россию невозможно оклеветать? — спросил Леня, толкнув засыпающего Александра.

— Что? — не понял тот спросонок. — Где мы едем? Строгино, что ли? — спросил Саша, увидев в предрассветном тумане баржи.

— Ага, — подтвердил Леня, — сейчас искупнемся в теплых водах Курчатника и по пивку, а?

Саша тяжело вздохнул, поняв, что Москва только промелькнула во сне, а он по-прежнему за границей, и все плохо, и первая попытка жениться на иностранке, как первый блин, вышла комом.

— Россию невозможно оклеветать, — скучным голосом хорошо оплачиваемого политтехнолога сказал он, — потому что какую гадость про нее ни скажешь, все скорее всего окажется правдой, а чаще — еще мерзее и подлее, чем можно себе представить. Ни одного светлого пятна.

— Ну да? — недоверчиво спросил Леня. — Так уж и ни одного?

— Назови любое событие — и обязательно найдутся какие-нибудь неизвестные страницы истории, которые расскажут такую правду о нем, что хоть стой, хоть падай. Сколько мы всего узнали про революцию, про войну?

— Какую войну? — спросил Леня, который не терпел приблизительности, особенно в такой важной теме, как клевета на родину.

— Все равно какую, — безразлично махнул рукой Саша.

— Нет, ну о последней войне мы все-таки кое-что знаем, — попытался хоть как-нибудь возразить Леня.

— Что? — искренне удивился Александр. — Что ты знаешь? Ты знаешь, из-за чего она началась? — издевательски спросил он. — Кто там с кем воевал? Или ты хочешь сказать, что знаешь, чем она закончилась? Это мы потом узнаем из газет, в рубрике «Неизвестные страницы истории».

— Да вся наша история состоит из неизвестных страниц! Ая думаю, — произнес Леня, осененный догадкой, — я думаю, что эти неизвестные страницы становятся известными тоже не случайно, а по чьей-то воле.

— Это по чьей же? — спросил Саша.

— А черт его знает, — пожал плечами Леня. — Ты думаешь, только в России такая история, с изнанкой? Да любую историю копни — тоже дерьма хватает, и тоже не сразу оно всплывает. Я не понимаю только, на хрена сообщать, если до этого скрывали?

— Замысел, — зловеще сказал Саша.

— Какой еще замысел? — с усмешкой спросил Леня.

— Не какой, а чей? Я ничего тебе доказывать не буду, потому что сам не до конца уверен, но есть, например, одна история, у которой нет неизвестных страниц. В принципе. Наглухо.

— Что это за история?

— Библию читал? — спросил Саша.

— Ах, ты вон о чем, — рассмеялся Леня, — но это же…

Он хотел сказать, что это в общем-то, строго говоря, не совсем история, но подумал: «Апочему, собственно, не история — вон сколько людей, и не самых плохих, верят, и наша мораль, в хорошем смысле этого слова, вся оттуда…» Леня посмотрел на друга: тот сидел, обессиленный ночным процессом, когда его половая энергия, не находя выхода, превращалась в духовную, и этот процесс, судя по всему, еще не закончился.

— Так ты думаешь, что все истории, кроме этой, упомянутой тобой, — с неожиданной осторожностью выразился Леонид, — от лукавого?

— Лень, ну чего ты меня мучаешь? Откуда я знаю? Но похоже на то. Все эти твои истории — мутняк и заморочка, а про Христа никто не смог еще сказать, что он был привезен в Иудею в пломбированном вагоне и действовал на немецкие деньги. У тебя выпить в машине есть? — взмолился Саша.

— Конечно.

Верный друг достал из бардачка фляжку виски «Шотландские братья» и с облегчением выдохнул. Ему совсем не хотелось в пять утра размышлять о такой серьезной материи, как история, особенно история России. Она всегда представлялась емугиблойтопью, не имеющей верных спасительных троп и вешек, где никогда заранее нельзя сказать, куда выйдешь, даже идя по указаниям академиков-болотоведов. Кроме того, болотина эта была заминирована, и роль мин играли те самые «неизвестные страницы». Время от времени взрываясь — то на газетной полосе, то под книжной обложкой, не то открывая, не то скрывая истину, — они обдавали всех правдой, от которой тошнотворно несло тиной, мертвечиной и серой.

Оглушенная история в очередной раз всплывала вверх брюхом, алюдидумали, что они постигли истинный смысл исторического события, не подозревая, что эти откровения про прошлые негодяйства служат не назиданием, а тайным оправданием негодяйствам сегодняшним, о которых узнают только будущие поколения, когда придет срок обсирать дела нынешних правителей. Хорошо, что Саша соскочил с этойтемы, потому что Леня не знал, что говорить ему дальше; до сегодняшнего утра он был уверен, что правда — это всегда хорошо, но Саша подтолкнул его к мысли, что правда, может быть, так же относительна, как пространство и время, соотношение валют, индекс Доу-Джонса, оценки в фигурном катании за художественность — короче, как и все в этом мире. Шутить не хотелось, для серьезного разговора было маловато выпивки, но потребность в нравственной опоре была.