Свадебный бунт - [80]
Топор сверкнул на солнце и исчез в толпе вместе с нагнувшимся богатырем… Несколько человек из ближайших рядов шарахнулись… Их обрызгало из-под топора…
— О, Господи!..
— Ишь, дьявол!..
И гробовое молчание опять оковало всю толпу… Некоторые переглядывались, будто вопрошая друг дружку, и молчаливые взгляды будто говорили:
— Вишь ты, братец ты мой…
— Что ж, нешто я?.. Все…
— Знамо, не ты, а все ж таки…
— Ну, да что ж?! По волосам тоже… не плакать!..
И торжественная, таинственная, красноречивая своей немотой и тишиной, пауза понемногу переходила в шёпот и говор.
— Ну, кончили, что ль? — крикнул громко Лучка издали, стоя на крыльце воеводского правления.
— Готова! — крикнул Шелудяк. — Вот она!
И он высоко поднял над толпой какой-то шар или круглый кусок, висевший на длинных седых волосах, которые он сгреб в руку.
И вся толпа ахнула враз. Будто какой великан-зверь рявкнул на весь кремль.
XXXVI
Конечно, только коновод Грох и его ближайшие сподвижники знали, зачем нужен тотчас розыск воеводы и нужна непременно его казнь.
Для коноводов возмутившихся нужно было очистить место астраханского воеводы, чтобы власть над всем краем сама собой могла перейти в другие руки. Ожидать, чтобы кто-нибудь из попрятавшихся властей явился теперь предъявить свои права на место только что казненного, было мудрено.
И теперь в Астрахани, точно так же как во все смуты всех времен, тотчас же в этой собравшейся разношерстной толпе возник вопрос и побежал из уст в уста, передаваемый по всему Кремлю и Белому городу.
— Как же быть теперь без воеводы то? Надо, братцы, воеводу. Кто же теперь воеводой-то будет?
И затем через каких-нибудь полчаса уже гул стоял. Ревели сотни голосов.
— Выбирай воеводу!
На крыльце воеводского правления Лучка Партанов громогласно и красноречиво говорил, будто пел, и частил словами, точно соловей заливался. Он держал речь к народу, толкуя, что без властей порядку не будет. Нужен и воевода, и помощники к нему, всякие дьяки и поддьяки. Только нужно выбирать новых, чтобы старых никого не брать, чтобы о прежней волоките судейской и помину не было. Нужны люди добрые, совестливые, порядливые, истинные христиане, а не мучители и кровопивицы, лихоимцы и грабители московские.
— Кого же выберем? — зычно крикнул Лучка, оканчивая речь. — Решай, православные! В круг становись! Всем миром! Выбирай, кому быть воеводой!
Впереди, конечно, стояли все те же главные сподвижники коноводов бунта. Некоторые были из вчерашних обитателей ямы, некоторые из тех, что вчера разбивали кабаки и первые, нагрузившись вином, сорвали Кремлевские ворота и уложили несколько человек караульных.
— Якова Носова! — раздался чей то голос.
Но вслед затем наступило молчание. Как будто бы большинству показалось это предложение странным, неподходящим. Иным, может быть, показалось, что кто-то шутку шутит. Другие же вовсе такого имени еще не слыхали или слышали мельком.
— Носова! Посадского Носова! — раздалось еще несколько голосов.
— Вот Быкова! Он стрелец.
— Ребята, Панфилова! Панфилов староста церковный.
— А то звонаря с звонарихой! — отозвался громко Лучка. — Тех, у кого Ржевского нашли!
Ближайшие захохотали, и снова гул пошел по всей толпе.
— Носова, сказываю — Носова! Он всему заводчик был, — крикнул один голос. — Он учёрось весь город на свой счет вином угощал. Что денег потратил!
— Кто угощал, ребята?
— Носов угощал.
— Носова, вестимо, Носова! — отозвались сразу повсюду. — Он угощал, Носов.
— Носова, Якова Носова!
— Носову быть воеводой!
И имя посадского Якова Носова стало перелетать в толпе как мячик из места в место, и скоро, казалось, вся площадь уже ревела два слова:
— Якова Носова!
В эту минуту посадский, по прозвищу Грох, появился на крыльце. Он был бледен как снег и руки его слегка подергивались. Он, казалось, не твердо стоит на ногах. Обернувшийся на него Партанов даже удивился.
— Что за притча? — подумал он. — Испужался, что ли, чего?
Но Грох не испугался. Грох дожил до того мгновенья, которое было для Партанова и других случайностью, а для него осуществлением давнишней, заветной и совсем несбыточной мечты.
Не в таком виде, не в таком образе, не при таких условиях, не на крыльце воеводского правления астраханского кремля представлялась Носову эта желанная минута. Все пошло иначе. Но то, что случилось, была давным давно им желанная минута, обдуманная, и за последние дни даже ожидаемая.
— Слушай, православные! — проговорил посадский Носов, едва слышно, не имея сил овладеть своим языком, который от волнения едва двигался. — Спасибо вам крепко! Я берусь воеводствовать, заведу порядки иные, не чета московским. Будет у нас всем людям суд справедливый, поравенный, без лицеприятия. Лихоимцев самый корень выведу. Грабителей и мучителей истреблю до единого. Обещаюсь, что будет в городе Астрахани тишь и гладь и Божья благодать, как говорит пословица. Московских и царских указов и даже войсков и полков я не побоюсь. У нас свои пушки и пистоли заведутся, свои солдаты и войска будут. Была когда-то Астрахань татарским ханством, отчего же нам опять не быть самим по себе астраханским царством! Но одно скажу: попущения ни чему худому от меня не будет. Уж коли я воевода, я буду им по-божески. Обеими руками править начну, и за всякие порядки коли я ответчик, так и воля моя должна свято соблюдаться всеми обывателями от мала до велика — и православными российскими людьми, и всеми гостями, и инородцами. Но вот спасибо и спасибо вам паки и поклон низкий за чествование.
Екатерининская эпоха привлекала и привлекает к себе внимание историков, романистов, художников. В ней особенно ярко и причудливо переплелись характерные черты восемнадцатого столетия – широкие государственные замыслы и фаворитизм, расцвет наук и искусств и придворные интриги. Это было время изуверств Салтычихи и подвигов Румянцева и Суворова, время буйной стихии Пугачёвщины…В том вошли произведения:Bс. H. Иванов – Императрица ФикеП. Н. Краснов – Екатерина ВеликаяЕ. А. Сапиас – Петровские дни.
Роман «Владимирские Мономахи» знаменитого во второй половине XIX века писателя Евгения Андреевича Салиаса — один из лучших в его творчестве. Основой романа стала обросшая легендами история основателей Выксунских заводов братьев Баташевых и их потомков, прозванных — за их практически абсолютную власть и огромные богатства — «Владимирскими Мономахами». На этом историческом фоне и разворачивается захватывающая любовно-авантюрная интрига повествования.
«Если царствовать значит знать слабость души человеческой и ею пользоваться, то в сём отношении Екатерина заслуживает удивления потомства.Её великолепие ослепляло, приветливость привлекала, щедроты привязывали. Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало её владычество. Производя слабый ропот в народе, привыкшем уважать пороки своих властителей, оно возбуждало гнусное соревнование в высших состояниях, ибо не нужно было ни ума, ни заслуг, ни талантов для достижения второго места в государстве».А. С.
Так сложилось, что в XX веке были преданы забвению многие замечательные представители русской литературы. Среди возвращающихся теперь к нам имен — автор захватывающих исторических романов и повестей, не уступавший по популярности «королям» развлекательного жанра — Александру Дюма и Жюлю Верну, любимец читающей России XIX века граф Евгений Салиас. Увлекательный роман «Миллион» наиболее характерно представляет творческое кредо и художественную манеру писателя.
Книга знакомит с увлекательными произведениями из сокровищницы русской фантастической прозы XIX столетия.Таинственное, чудесное, романтическое начало присуще включенным в сборник повестям и рассказам А.Погорельского, О.Сомова, В.Одоевского, Н.Вагнера, А.Куприна и др. Высокий художественный уровень, занимательный сюжет, образный язык авторов привлекут внимание не только любителей фантастики, но и тех, кто интересуется историей отечественной литературы в самом широком плане.
Салиас де Турнемир (Евгений Салиас) (1841–1908) – русский писатель, сын французского графа и русской писательницы Евгении Тур, принадлежавшей к старинному дворянскому роду Сухово-Кобылиных. В конце XIX века один из самых читаемых писателей в России, по популярности опережавший не только замечательных исторических романистов: В.С. Соловьева, Г.П. Данилевского, Д.Л. Мордовцева, но и мировых знаменитостей развлекательного жанра Александра Дюма (отца) и Жюля Верна.«Принцесса Володимирская». История жизни одной из самых загадочных фигур XVIII века – блистательной авантюристки, выдававшей себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны и претендовавшей на российский престол.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.